Мы сидели в гостиной, играли в домино.
Отец всегда говорил, что нужно больше времени проводить всей семьей, а не сидеть, закрывшись в своих комнатах. Сейчас мы не понимаем, но потом оценим. И еще, что в детстве у него не было возможности общаться с отцом, а вот нам очень повезло.
— На тебе!
Отец щелкает по столу костяшкой.
У Сони дрогнул подбородок. Ответить ей нечем. Она сосредоточенно пыталась разложить все фишки на ладонях. Но у нее не получилось, так как она набрала много, и они посыпались под стол.
Соня пыхтит от усердия и обиды, поднимая их.
— Софи, не тормозите! — говорит отец.
Играя, он разошелся не на шутку. Торжествует с ослепительной улыбкой, оголившей ровные здоровые зубы. Моя сестра ненавидит, когда ее называют Софи, и он это знает. А в этот момент я ненавижу своего отца. Он ухмыляется, расплывается в улыбке, язвительно щурится, а мне хочется дернуть его за руки, чтобы это у него разлетелись костяшки по комнате и он ползал и собирал их.
— Сонечка, давай быстрее! Мне пирог вынимать скоро.
Это уже мама. Она вечно уставшая и добрая. Сидит без улыбки, в тени отца.
— Я все подняла, — говорит Соня, и мы сразу понимаем, что она подняла не все фишки.
Моя сестра вообще не умеет врать. Конечно, отец раскусил ее в два счета.
— Софи. — Он нагибается ближе к ней. — Вы в этом уверены?
Она молчит.
— Уберите-ка вот эту ножку!
Соня смотрит на меня испуганными глазами. Она быстро ведет ногой влево вместе с костяшкой, припечатанной пяткой к линолеуму.
— Вас все равно это не спасет, — смеется отец.
— Коля, пирог… — напоминает мама.
Зачем меня назвали его именем? Чтобы я походил на него? Стал таким же самодовольным и жестоким?
Соня осторожно кладет костяшку на стол. Я делаю ход. У мамы ничего нет. Отец с какой-то неестественной быстротой ударяет фишкой, приставляет ее к моей.
Клянусь, я больше этого не вынесу! Еще один громкий ход — и выскажу ему в лицо все, что о нем думаю.
Но после следующего его хода я лишь тихо говорю: «Можно потише?»
— Кто-то тоже проигрывает? — усмехается он.
Отец выходит из игры первым. Я вторым. Следом мама.
Соня раскрывает ладошки, на стол падают одна за другой фишки. Отец нарочито громко считает. Вместе с предыдущими проигрышами у Сони больше ста очков.
— Сто десять! — подчеркивает отец.
Он шутя щелкает сестру по носу. Секунду Соня смотрит на него, и я вижу, как ее глаза застилает горькая обида, готовая вылиться слезами. Она вскакивает с места и выбегает из комнаты.
— Какие мы чувствительные! — пожимает плечами отец.
В коридоре я прислушиваюсь, и до меня доносятся всхлипывания. Мне всегда неловко, когда плачет сестра, поэтому я помедлил, прежде чем войти в ее комнату.
— Сонька, сейчас пирог будем есть.
Соня лежит на кровати, сжавшись в комочек, лицом в подушку.
— Вкусный, с яблоками, — продолжаю я.
— Н-не хо-о-чу, — заикается сестра.
— Тогда я съем твой кусок.
— Ну-у и съе-ешь…
— Ну чего ты так расстроилась, дурочка?
Соня поднимает голову, пряча раскрасневшееся лицо в ладони.
— Он всегда выигрывает, — говорит она. — А я какая-то жалкая.
У меня лишь сжимается сердце, но я не успеваю ответить, потому что в комнату заглядывает мама.
— Отец вас любит, — вздыхает она, — он столько для вас делает. Вы потом поймете.
Нам пришлось ужинать без Сони. Отец делал вид, что ничего не произошло.
В сущности, ничего страшного и не произошло.
Очередной день подходил к концу. В комнатах стояли грустные сумерки. Родители о чем-то спорили на кухне. Сестра давно успокоилась и рисовала забавных гномиков, склонившись над столом. Мама принесла ей кусок пирога в комнату вместе с ее любимым чаем (одна ложка сахара и листочек мяты). Соня время от времени отвлекалась от рисунка, громко отхлебывала чай, ломала ложечкой ароматный пирог. Настольная лампа подсвечивала ее золотистые кудряшки. До чего же она была похожа на ангелочка в этой темноте! И в тот момент, когда я любовался сестрой, вдруг раздался вскрик.
Дрогнула золотистая шапочка кудряшек и погасла. Это Соня потушила лампу и замерла. Я бросился на кухню.
Мама вся сжалась перед отцом, ее поднятая рука зависла в воздухе. Она будто защищалась от удара. А отец сдавливал маме запястье. Он навис над ней, почти так же, как над Соней во время игры. Но вместо улыбки на лице была гримаса: искривленный рот, страшные глаза. Мышцы напряжены — он был как зверь перед прыжком.
Мама посмотрела на меня испуганными глазами.
— Коленька…
Было непонятно, к кому она обращается. К нему, прося пощады, или ко мне, прося прощения за эту сцену? Я стоял, замерев в дверях.
Мне всегда казалось, что смогу защитить мать или сестру. Но, оказавшись в ситуации, требующей решительного действия, я оцепенел. А ведь представлял, что если случится подобное, то одним рывком окажусь рядом с отцом, с силой опущу его руку и, глядя ему в глаза, холодно и твердо скажу: «Не смей к ней прикасаться!» Отец заволнуется, испугается и отступит.
Но вместо этого я тонким голосом попросил: «Не трогай маму».
Отец безлико посмотрел на меня и отпустил руку. Он сел за стол, тяжело об него облокотившись. А мама продолжала стоять посреди кухни, словно не зная, что ей делать.
Прибежала Соня.
— Что случилось? — спросила она.
— Надо помыть посуду, — сказала наконец мама. — Ничего, я чуть не упала, — ответила она Соне немного погодя.
На улице как-то быстро стемнело.
Мать мыла посуду, позвякивая тарелками.
Отец ушел смотреть телевизор.
Соня спала у себя.
Перед сном сестра принесла мне свой рисунок. Красными буквами было старательно выведено наверху листа «С Е М Ь Й А».
Оранжевое солнышко в облаках. Коричнево-зеленые деревья. Желтый дом. Рядом с домом стоим мы — разноцветные гномики в смешных колпачках. Каждый гномик подписан расползающимися буквами. «Мама». «Папа». «Я». «Коля». В середине — мы с Соней, держимся за руки. Слева сестру держит за руку мать. А отец — самый большой гном — стоит чуть поодаль от меня. Его рука тоже тянется к моей, но не прикасается, чему я очень рад.
Когда ночью я пошел на кухню, то прилепил магнитиком рисунок к холодильнику. Я знал, что так делают, видел в фильмах фотографии и рисунки счастливой семьи на холодильнике.
