Был у меня на приеме пакистанец. С виду как студент медицинского. С отрешенным таким взглядом. Но оказалось — не студент, а новый русский. На базаре контейнер у него был. Продавал специи для еды, которой не было.
Каким-то ветром занесло человека в Крым, который в то время называли Сицилией, а город Симферополь — Палермо. Но после введения вместо денег разноцветных фантиков-«купонов» народ уже ничему не удивлялся.
— Джамши, — сказал пакистанец. — Я — Джамши.
— Хорошее имя, — сказал я.
По ящику рассказывали, что так звали легендарного царя персов, который дал народам счастье, и все люди начали выглядеть, как пятнадцатилетние юноши.
Этот Джамши и в самом деле выглядел лет на пятнадцать, ну, может, на семнадцать. Была в нем некая бесплотность, которую можно было списать на одежду: в просторной рубахе до колен, казалось, терялось тело.
— Вы профессор? — спросил.
На что я лишь скромно улыбнулся, так как действительно принимал в кабинете профессора с табличкой «Профессор».
Этот кабинет мне сдали в аренду, чтобы вступить в рыночные отношения, которые начались внезапно и смешно. «Capitalismus naturalis», — шутил профессор, когда мы иногда пересекались.
— Это у меня что? — Джамши закрыл глаза, чтобы показать свои веки.
— Это ксантомы, — сказал я, по-профессорски рассматривая в лупу желтоватые отложения холестерина на верхних веках.
Обычно они появлялись лет после сорока.
— Вам сколько лет? — все же не преминул спросить.
Вместо ответа он из своей безразмерной рубахи извлек темно-зеленый паспорт с надписью «Islamic Republic of Pakistan», чтобы я увидел, что ему двадцать пять лет.
— What to do? — спросил по-английски. От волнения, наверное.
— Delete, — по-английски ему и ответил.
— Ok, let’s delete. When?
— Now, — сказал я.
Английский язык — это язык действий, как когда-то объяснял знакомый программист. Потому англичане и полмира захватили, что сначала действуют, а потом думают. Мы в этом смысле с точностью до наоборот. И язык компьютеров тоже английский, а не китайский и даже не немецкий с его словно затянутым в портупеи словом «кранкеншвестер» — «медсестра».
И я повел Джамши укладываться на топчан возле громоздкой дуры под названием «диатермокоагулятор ЭН-57М» (1961 год, мощность 1500 ватт), или электронож, как электродуру гордо называли в хирургии за ее потенциальную способность отрезать ногу.
Но никакую ногу мы отрезать не собирались.
— Надо немного подержать, — сказал я, пристраивая ватку, смоченную лидокаином, на ксантому размером в сантиметр.
— What’s it? — косо спросил Джамши.
— Анестетик… Такое место — глаз… глаза.
— Don’t need anesthetic.
— А как же… — показал ему на готовый к употреблению электрод в руке.
— Just a moment! I’ll let you know when.
Джамши тут же закрыл глаза и забормотал что-то на непонятном языке. «Наверное, сура, из Корана, — догадался я. — Сурово у них там! Без суры и глаза закрыть нельзя. Надо согласовать с Аллахом».
Но Джамши бормотал недолго. И минуты не прошло, как замолчал и сделал знак, что готов.
Не готов оказался я.
Сразу представил запах расплавляемой электродом кожи, который не спутаешь ни с чем. Так пахнет человеческая хтонь, которая накапливалась миллионы лет, чтобы в нужный момент напомнить, кто мы и откуда.
И я решительно нажал на педаль.
Между кожей и электродом с треском проскочили искры. Желтая ксантома вспыхнула и дала дымок, что доказывало — аппарат работает.
Но Джамши даже не дрогнул — ни малейшей реакции на мои 1500 ватт!
Может, ксантома не имеет чувствительности? Или — кожа… которой я касался электродом еще и еще… Или это остановилось время, чтобы Джамши не успел ничего почувствовать, пока действуют его непонятные слова.
Может, они и на меня в какой-то степени подействовали, пока убирал ксантомы, прижигал ранки пятипроцентным раствором марганца. Словно должен был уложиться в некий отпущенный срок. И сейчас щелчок тумблера снова включил время, чтобы Джамши открыл глаза.
Я помог ему сесть и дал посмотреть в зеркало.
— Ача, тиик хэ. Хорошо. О’кей, — сказал Джамши.
— Да, хорошо, — сказал я, свежим взглядом оценивая свою работу. — Ты тоже хорошо это сделал со словами. Что это было?
— Дуа. For pain.
— Мощная вещь. Можно сказать — cool.
— Words from the Koran, — подтвердил Джамши.
— А можно мне записать эти слова? Мало ли что. Может, еще кому поможет, — вдруг пришла в голову идея, и мы еще какое-то время воплощали ее в жизнь. Джамши называл звуки, я старался поточнее перевести их в буквы. Получилось примерно так:
«Бисмилляхи агузу би гиззатиляхи ва кудратихи мин шарри ма аджиду мин уаджаги хаза».
Я даже не стал уточнять перевод, посчитав, что магия не нуждается в переводе и действует как тайный код.
— Надо только повторить три раза, — сказал на прощание Джамши.
Совсем не ожидал, что судьба сведет нас снова. Года два уже, наверное, прошло. Людей закручивало и не в такие спирали.
Только это был уже совсем другой Джамши — в новеньких синих джинсах, с надписью на модной куртке «Never look back». И по-русски говорил почти свободно:
— Как дела, доктор? Я тоже тогда приехал учиться на доктора, но денег хватило лишь на первый семестр. Пришлось на базаре в контейнере сидеть. Сейчас у меня все о’кей. Я тут со своей девушкой пришел. Хочу жениться. Скажите ей, что я хороший человек. Вы же меня знаете.
Джамши я действительно знал. И знал, что Джамши хороший человек. И девушка его была хорошей. Простая, еще не испорченная рыночными отношениями, девушка с голубыми глазами.
Где-то в горах на севере Пакистана живут точно такие светловолосые девушки с голубыми глазами. Говорят, что это потомки Александра Македонского, которых потеряло время. Поэтому у их религии нет ни имени, ни книги, ни пророков, но это не мешает им чувствовать себя счастливыми. Недавно к ним за счастьем даже приезжали герцог и герцогиня Кембриджские, принц Уильям и Кейт…
Я говорил какие-то слова, хорошие слова о Джамши, который мечтал стать доктором, но вынужден и зимой, и летом сидеть в металлическом контейнере, чтобы исполнить свою мечту. Что, возможно, она, Лена, и есть воплощение его мечты. А значит, судьба не зря занесла его в наши края. И вообще, он будет хорошим мужем — не пьет, не курит, и контейнер у него есть, а главное…
— Знаю, — сказала девушка Джамши, Лена.
Ее голубые глаза словно светились и… смеялись.
