Была ранняя осень. Солнце ярко светило, как будто спешило отдать все накопившееся тепло до наступления холодов. Солнечные блики слепили глаза, отражаясь в зеркалах проезжающих мимо машин. Это был беззаботный 2019 год, в который сейчас так хочется вернуться. Я ехала за рулем своей новенькой «тойоты» с работы домой, когда мне позвонила подруга детства. Это было странно. Мы особо не общались после того, как я, окончив школу, уехала из Пятигорска учиться в Москву. Правда, наши родители всегда дружили. Они поддерживали связь и после того, как мои отец и мать переехали в Москву вслед за мной. Я ответила на звонок по громкой связи.
— Привет. Это Света. Извини, что я тебе это сообщаю. Наташа умерла.
Я замерла в недоумении. То, что ее сестра умерла, — это, конечно, трагедия. Но почему Света сообщает мне это таким многозначительным тоном?
— Она лежала в больнице, ей сделали операцию. Что-то по гинекологии. Она не пришла в себя после наркоза.
До меня стало доходить. Речь не о ее сестре, речь о моей тете, которую тоже звали Наташа. Я свернула и припарковалась на ближайшем свободном месте. Света выразила свои соболезнования и пообещала прислать СМС с телефоном Ирины — старой знакомой тети, которая организует ее похороны. Уже послезавтра.
— Еще Ирина просила передать… Наташа написала завещание… И вас там нет. Тебя и твоего папы. Извини еще раз.
Света отключилась, а я так и осталась сидеть в припаркованной машине, уже не замечая красоты догорающего осеннего дня.
Предполагала ли я, что так будет? По правде сказать, да. Последние полгода мне не раз приходила мысль, что Наташа может умереть и оставить все свое имущество кому-то другому. В такие моменты я спрашивала себя, готова ли я пробиваться через стену, выросшую между нами за эти годы, ради наследства? И раз за разом отвечала на этот вопрос отрицательно. Но при этом я ощущала какую-то тоску.
Я включила в «Ютубе» знаменитую песенку «Если у вас нету тети» и прослушала ее раз двадцать. Мотив был неуместно веселым для такого момента, но я продолжала вновь и вновь нажимать на кнопку повтора. Раньше я удивлялась словам этой песни. Понятно, что можно выбрать: иметь ли друга, дом или жену — все остальное, про что поется в этой песне. Но тетю? Ведь или тетя есть, или ее нет — это от человека не зависит. Теперь мне стало понятно. Теперь мне надо было выбрать.
Еще мне стало понятно, почему я тосковала, когда вспоминала тетю эти полгода.
В то время, когда Наташа появилась в моей жизни, я не знала, кто я. Я знала, какой хотел видеть меня отец. Где-то у меня до сих пор лежит выцветшая фотография: худая, неловкая двенадцатилетняя девочка в очках и с хвостиком сидит рядом с отцом. Мы тогда отмечали Новый год, но мне стало скучно за праздничным столом с родителями и соседями, и я пошла в свою комнату решать задачи по математике. Прорешав кучу примеров, я наткнулась на особенно сложный и пришла к отцу посоветоваться. На фотографии он сидит в кресле, а я примостилась рядом и показываю ему свою тетрадь. Отец сияет — его дочь такая, какой он хочет ее видеть. Прилежная отличница, которая занимается даже в новогоднюю ночь.
В обычные дни отец с утра до ночи пропадал в подвале, где ремонтировал телевизоры и магнитофоны, чтобы как-то заработать на жизнь. Отец дослужился до капитана ракетно-воздушных войск и вышел в отставку, после того как мы вернулись из Германии, где прожили пять лет в военном городке. Правда, там он руководил небольшим телецентром и тоже постоянно возился с телеоборудованием. С техникой ему всегда было проще, чем с людьми. Я видела отца лишь изредка за ужином. Обычно он молчал, по военной привычке быстро и сосредоточенно поглощал еду и уходил. Я не успевала придумать, о чем бы заговорить.
Еще я знала, какой не хотела видеть меня мать. Когда я приходила со школы, на кухне меня всегда ждал обед. Но я не должна была шуметь, как-либо беспокоить мать или лишний раз заходить в ее комнату. У нее болела спина, ей было тяжело ходить, и месяцами она почти не вставала с кровати. Вначале приходила медсестра и делала ей обезболивающие уколы, потом уколы стал делать отец. Но мне казалось, что причина того, что мать замуровала себя в своей комнате, была не в болях в спине. Я все думала о том времени, когда видела мать другой. Тогда я была еще совсем маленькая, и по дороге домой из детского сада мы с матерью нередко заходили в гости к дяде Леше. Я не помнила его лица, помнила только, что от него веяло весельем и дерзостью. Он включал на полную громкость магнитофонные записи Высоцкого и разрешал мне прыгать на диване — и то и другое было для меня диковинкой. Я пользовалась случаем и самозабвенно скакала, испытывая на прочность диванные пружины, подпевала хриплым напевам барда и радостно смотрела на смеющуюся и увлеченно болтающую с дядей Лешей мать. Потом визиты к дяде Леше прекратились. Меня не оставляло ощущение, что это как-то было связано со мной. Что если бы меня не было, мама бы продолжила ходить к дяде Леше. А я как-то этому помешала. Хотя, может, это была всего лишь детская фантазия. У матери могли быть и другие причины для депрессии. После возвращения из благополучной Германии, вступающей в западный мир, откуда они с отцом привезли спутниковую антенну и плоский телевизор, в родном Пятигорске ее ждали очереди за хлебом и масло по талонам. А еще превращение из социально активной и хорошо зарабатывающей женщины в безработную, полностью зависящую от мужа. Но тогда я всего этого не понимала и, прислушиваясь к вздохам матери, доносящимся из-за закрытой двери, не могла не думать, что я как-то виновата в происходящем.
Друзей мне приводить тоже было нельзя, да друзей у меня и не было. За пять лет, что мы провели в Германии, все приятели по детсадовским играм меня забыли. А сблизиться с кем-то в подростковый период у меня не получилось. И я проводила все свободное время с книгами. Благо в квартире бабушки и дедушки в бывшей комнате тети была целая библиотека — два огромных стеллажа с русской и иностранной классикой. К тому времени Наташа уже пять лет жила в Москве, после того как защитила диссертацию в Московском институте молекулярной и клеточной биологии. Я любила проводить время в ее комнате, это был мой маленький мирок — здесь я взапой читала, а еще изучала Наташины учебники, научные труды и рабочие тетради. Меня заворожили сделанные ею зарисовки строения разных тканей под микроскопом. И я стала их перерисовывать. А потом я увлеклась, что стала перерисовывать все, что могла найти в Наташиных учебниках по биологии, — от инфузории-туфельки, пауков и червей до птиц, тигров и носорогов.
Вскоре Наташа приехала в Пятигорск проведать бабушку с дедушкой. Они сильно сдали, и она часто приезжала их навестить и проследить за их лечением. Наташа привезла с собой пирожок из «Макдоналдса». Холодный пирожок казался мне неведомым яством, от него веяло загадочной московской жизнью. Когда мы остались вдвоем, Наташа включила «Пинк Флойд» и спросила, какую музыку я люблю. Я затруднилась ответить, и тогда она протянула мне несколько кассет с записями. «Послушай. Может, что-то понравится», — сказала она. Потом Наташа нашла в своей комнате мои зарисовки с ее тетрадей и учебников. Я смутилась и стала извиняться за то, что брала ее вещи. Но Наташа не обратила внимания на мои слова, а с интересом все просмотрела и сказала: «У тебя хорошо получается. Тебе надо учиться рисовать». Увидев неуверенность на моем лице ,она добавила: «Ты же любишь рисовать?». «Да», — ответила я и впервые поняла, что действительно люблю рисовать.
Когда я сказала родителям, что хочу поступить в художественную школу, отец хмуро спросил, сколько это стоит. Но узнав, что обучение бесплатное, успокоился и потерял интерес. Мать же скорбным голосом сказала, что мне не стоит надеяться, что я пройду, — ведь сейчас всех берут только по блату.
Но Наташа лишь рассмеялась, узнав о маминых сомнениях. «У тебя все получится!» — сказала она и отвела меня в приемную комиссию художественной школы. Там я подала документы и записалась на вступительный экзамен.
Узнав о произошедшем, мать стала возмущаться: «Почему Наташка вечно лезет не в свое дело? Завела бы своих детей и растила бы их! Она мне всегда говорила, что у нее будет трое! Трое! Еще три пальца мне показывала!» Мать трясла перед собой тремя пальцами. Отец угрюмо молчал, а я пыталась переварить внезапный всплеск маминых эмоций.
Но все это было неважно, ведь я уже прошла испытательный экзамен и меня зачислили в художественную школу. В следующий приезд Наташи я показывала наброски для своей новой работы. Я увлеклась музыкой Кенни Джи, и, когда нам дали задание сделать оформление пластинки, я не сомневалась ни минуты, что выбрать. Я была полна идей, как отобразить волшебный поток звуков, льющихся из саксофона, на холсте. Наташа с улыбкой рассматривала мои зарисовки, слушала мою сбивчивую речь, а потом предложила приехать к ней в гости в Москву летом. Она покажет мне Москву, а еще мы будем выбирать вуз, в который мне поступить. Я не знала, что сказать, и лишь неловко обняла ее.
Моя желание поступать в Москву неожиданно получило поддержку отца. Оказалось, что на это он и копил деньги, без отдыха работая в своей мастерской. А мать опять не могла совладать с эмоциями и в сердцах сказала: «Станешь, как Наташка, одинокой!»
Потом были и другие моменты, и радостные, и не очень. В какой-то мой приезд в Москву Наташа сводила меня в театр, и я впервые испытала потрясение от живой актерской игры. В другой раз она оставила на видном месте книгу «О женском сексуальном здоровье», которую я тайком прочитала, почерпнув сокровенные знания об устройстве мужского и женского тела, сексуальной жизни, женском оргазме. Наташа поддерживала меня, когда я поступала в МГУ, помогла мне обустроиться в общежитии. Потом мы какое-то время жили вместе в ее комнате в коммуналке, пока она все не решалась переехать в свою новую квартиру. И я узнала, какой Наташа бывает требовательной, мнительной и обидчивой…
* * *
Раздался звонок. Оказалось, уже стемнело, и муж волновался, где это я. Я сообщила ему о смерти тети. Он выразил сожаление, но не был особо потрясен. Для него Наташа не была близким человеком.
На следующий день я заехала к родителям. По поводу смерти Наташи мама сказала только:
— Жаль, конечно. Видеть ее я не хотела, но мне было спокойнее, когда я знала, что она живет где-то в этом городе…
Но то, каким образом было получено это известие, вызвало у мамы бурю эмоций. Она возмущалась тому, что об этом сообщила Света — дочь ее с отцом друзей. Я рассказала, что узнала от Светы. Наташа поддерживала отношения с ее родителями и даже ездила к ним в гости в Ростов, куда они переехали из Пятигорска несколько лет назад. Это еще больше разозлило маму. Это ведь были ее друзья, а Наташка их присвоила. И теперь они знают о завещании, о том, как Наташка поступила. В каком свете она их выставила! Да, тете удалось достать мою маму даже после смерти. Но таков, наверное, и был ее план. Мама стала обвинять папу в том, что это он когда-то познакомил Наташку с родителями Светы и из-за этого у мамы теперь не осталось друзей. Папа стал огрызаться в ответ. Мама разволновалась, у нее повысилось давление, она запричитала, что папа ее довел, и удалилась к себе в комнату. На похороны она не собиралась.
Я спросила папу, что он думает о Наташином завещании, хочет ли его оспаривать. Но он отказался об этом говорить.
— Нам бы в своей семье разобраться, — сказал он и пошел проверить, как там мама.
Я сидела, потрясенная его ответом. Мне хотелось крикнуть ему вслед: «Но это же твоя сестра! Вы же росли вместе! Вас же должно многое связывать! Как она может не быть твоей семьей?!» Но кричать было бессмысленно. И у мамы давление.
Почему же между моими родителями и тетей были такие плохие отношения? В детстве я часто слышала о Наташе много хорошего. Мне рассказывали истории о том, как она обивала пороги каких-то генеральских шишек в Москве, пытаясь отмазать отца от службы в Афганистане. Как спасла маму, когда та мучилась после родов с температурой и разбухшей грудью: Наташа уговорила свою знакомую, работавшую в роддоме медсестрой, сцедить маме молоко вручную. Тетя лечила меня от плоскостопия, когда никто не обратил на это внимание, и водила в Москве в лучшую глазную клинику проверять мою миопию. Но почему-то все ее добрые дела не перевесили каких-то мелочных претензий тети и мамы к друг другу: кто-то когда-то пришел в гости без приглашения, сказал что-то высокомерное, взял что-то без спроса, сорвался и повысил голос. Как же груда этих мелких претензий превратилась в непреодолимую гору? И породила такую неприязнь, когда одно упоминание имени тети заставляло мать кривиться, а тетю с горечью жаловаться на то, что ее усилия не ценят? Может, за всеми этими придирками и претензиями было что-то большее.
Как-то в детстве я нашла в бывшей комнате тети ее дневник и наткнулась на описание отношений с мужчиной, которого она любила. «Он не разговаривает со мной уже вторую неделю. Сегодня, когда мы работали рядом в лаборатории, я отворачивалась и склонялась как можно ниже, чтобы он не видел моих слез». Тогда я в испуге закрыла дневник, мне не хотелось читать дальше. Неужели близкие отношения должны быть полны отвержения и боли?
Возможно, дело было в дедушке. Родившись в крестьянской семье где-то в глубинке в начале двадцатого века, к концу жизни он дослужился до подполковника НКВД. Повзрослев, я стала задумываться, какие тайны скрывало его прошлое и какие его грехи отмаливала бабушка, которая под конец жизни, когда православие вдруг официально разрешили, превратилась из убежденной коммунистки в истово верующую женщину. Спустя годы после смерти дедушки моя мать продолжала жаловаться, как он третировал ее за то, что она не так готовит, не так ведет хозяйство, слишком заботится о своей внешности. Сетовала, что дедушка не разрешил отцу пойти учиться в технический вуз, хотя у него был явный талант в этой области, а заставил его стать военным. Но больше всех доставалось от дедушки моей тете. Когда она в сорок лет, поняв, что не может создать ни с кем семью, умоляла дедушку с бабушкой продать квартиру в Пятигорске и переехать в Москву, чтобы она могла родить ребенка «для себя», дедушка лишь холодно сказал ей:
— С чего это? Я не виноват, что ты не нашла себе «хозяина».
Все Наташины достижения в научной области, вся забота и помощь, которая она оказывала ему и бабушке, для дедушки ничего не значили. Его дочь никогда не была для него достаточно хороша.
Я помнила дедушку уже шепелявым и ворчливым стариком, который целыми днями сидел перед телевизором и поедал горы конфет, пряча фантики за спинку дивана. Когда он мне выговаривал, что я не так оделась или чересчур накрасилась, я лишь посмеивалась и отмахивалась от его слов. Что он вообще понимает?
Но как бы я ни насмехалась над дедушкой в юности, сейчас я сижу здесь в свои сорок лет и думаю о том, что мои отношения с Наташей закончились тем же самым — непониманием и отвержением. Как же получилось, что я не смогла преодолеть заведенный дедушкой порядок?
Я вспомнила, как последний раз виделась с Наташей. Мы с мужем пришли в гости к Наташе в новогодние праздники, лет семь назад. Прежде всего Наташа стала показывать нам пополнение своих коллекций. В сорок восемь лет она наконец заработала на свою квартиру и переехала из комнаты в коммуналке, которая когда-то досталась ей после развода с фиктивным мужем (что не сделаешь ради московской прописки), на свою отдельную жилплощадь. Но завести ребенка она уже не решилась. И всю свою нереализованную страсть пустила на заботу о маленьком пуделе и на коллекционирование. Все началось с фарфоровых статуэток, которые она забрала из квартиры бабушки и дедушки после их смерти. Наташа выставила на полки нового шкафа долго и бережно хранимые в коробках статуэтки балерины, пастуха и пастушки, девочки с собачкой. И быстро стала пополнять коллекцию новыми экземплярами. Потом к фарфоровым статуэткам добавились изящные миниатюрные туфельки, фигурки собачек из всевозможных материалов, сувениры, которые Наташа привозила из заграничных поездок. А еще Наташа стала покупать себе все то, что раньше не могла позволить из-за недостатка места, — пледы, пуфики, вазы, картины.
Теперь, через десять лет, Наташина квартира была основательно забита вещами, зато в ней не было и намека на одиночество. Перед праздничным ужином Наташа вручила нам подарки — она всегда уделяла подаркам много внимания. В этот раз для моего мужа — красивые бокалы для виски, для меня — ваза с картиной Ван Гога. Я смутилась от того, что подарки такие дорогие. Наташа лишь отмахнулась и попросила почаще ее навещать. Я ощутила в этом укол с ее стороны и вздохнула. Скоро я еще реже буду ее навещать, как же она это переживет? Мы сели за стол, выпили, стали обсуждать планы на наступивший год. Мне было так уютно в этой переполненной вещами и пылью квартире под мягким светом абажура сидеть рядом с Наташей и слушать ее бесконечные рассказы о Моне — ее персиковом пуделе.
При мысли о том, что это уже никогда не повторится, комок подкатил у меня к горлу. Но я сдержала слезы и засобиралась домой.
* * *
Перед похоронами Наташи я пошла на консультацию к юристу по наследственным делам. Мне хотелось узнать, какие у меня шансы вернуть Наташину квартиру, которая стала вдруг мне невероятно дорога со всеми ее нелепыми безделушками, пылью и хламом. Юриста я нашла через знакомых. Это была приятная светловолосая женщина в строгом деловом костюме.
— Вы являетесь наследником второй очереди и по закону не можете ни на что претендовать. Это может сделать только ваш отец. В любом случае, чтобы оспорить завещание, нужно доказать, что вы с тетей были близки. Когда вы общались в последний раз? Какие у вас были отношения?
Ну вот, дошло до этого — я должна рассказать о своем разладе с тетей. Но как мне найти слова?
Я могла бы рассказать о том злополучном дне, с которого все началось. В тот день Наташа позвонила мне, чтобы узнать, когда она сможет увидеть мою новорожденную дочку. Мать принесла мне телефон, когда я кормила дочь грудью. Она молча протянула его мне и осталась стоять рядом, слушая мой разговор. Пока я была беременна, напряжение между мамой и тетей все нарастало. Наташа хотела быть рядом и помогать мне во всем. Возможно, она надеялась пережить со мной те моменты, которые сама не смогла испытать в своей жизни. Для матери, которая стала с годами проявлять ко мне больше тепла и участия, рождение внучки было важным событием, и она не хотела делиться этой радостью с Наташей. Мне же казалось, что я смогу как-то справиться с этой ситуацией и поделить время между матерью и тетей. Но после родов я поругалась с мужем, и мне пришлось переехать к родителям. И теперь под взглядом матери, которая никогда бы не пустила в дом Наташу, я не знала, что ей сказать. Я как-то попыталась объяснить ситуацию и промямлила, что мы увидимся как-нибудь позднее. Но после этого разговора Наташа никогда мне больше не звонила.
У меня были свои проблемы — вначале с неспящим по ночам младенцем и разладом с мужем. Потом с попытками вновь наладить свою семейную жизнь и переездом в другой город. Потом с выходом на работу после декрета, освоением новой профессии, возвращением в Москву. Мне так нужна была помощь тети, чтобы с этим со всем справиться, так нужно было ее внимание и участие, как тогда, в детстве. Но когда я звонила, Наташа говорила со мной холодно и отстраненно, про мою жизнь не спрашивала, а на предложения встретиться отвечала: «Я подумаю». И я тоже обиделась. «Неужели она не может забыть про свои обиды, про свое соревнование с матерью и подумать обо мне?» — с горечью думала я. Со временем я закрылась и прекратила попытки к ней пробиться.
Но как описать все эти события? Нужно будет так много рассказать и пояснить, это займет кучу времени. Да и нужно ли это этой женщине напротив меня, для которой мое дело такое же, как и сотни других. Между родственниками возник разлад, и посторонние люди этим воспользовались. Ничего особенного. Поэтому я сказала лишь:
— Не знаю точно. Может, года три-четыре назад.
— А ваш отец? Есть доказательства, что в последний год встречался, созванивался или переписывался со своей сестрой?
Я вспомнила, каким взглядом мать сверлила отца в те времена, когда он еще пытался поддерживать отношения с тетей и отвечал на ее звонки.
— Нет, думаю, нет.
Женщина напротив вежливо мне улыбнулась. Я поняла, что мои шансы близки к нулю.
— Для начала вам нужно получить завещание. Посмотрим на него и обсудим варианты. Приходите, когда оно будет у вас на руках.
Она явно потеряла ко мне интерес. А я вдруг четко поняла, что дело было не в наследстве. А в том, что, исключив меня из завещания, Наташа дала мне понять, что я для нее ничего не значу. От осознания этого мне стало больно. Но таков ведь и был ее план.
* * *
Отпевание проходило в маленьком храме на территории больницы. В полутемном помещении с мерцающими по углам иконами и чадящими подсвечниками неожиданно оказалось много людей. Я никого из них не узнавала: это старые коллеги тети по институту? Или новые знакомые по кинологическому клубу? Кто-то удивленно оборачивался на меня, я была очень похожа на тетю. Мы с отцом протиснулись ближе к гробу, стоящему посреди комнаты. Я сразу узнала Наташу, прошедшие годы и смерть лишь немного обострили черты ее лица.
После того как мы отошли к стене, рядом с нами оказалась скромно одетая женщина невысокого роста.
— Вы пришли. Я Ирина, помните меня?
Я наконец ее вспомнила. Это была коллега тети по научному институту. Когда-то мы с Наташей ходили к ней в гости. В памяти всплыла смутная картина, как сидим за обеденным столом и я ощущаю в поведении Ирины и ее дочерей плохо скрываемое снисхождение. Они ведь были москвичи. А кто была я? Иногородняя, без своего угла, жившая вместе с тетей в убогой комнате в коммуналке. Тогда сложно было предположить, что грядет новая эпоха и новые социальные лифты будут так же доступны иногородним, как и москвичам. После этой встречи я долгие годы не слышала, чтобы Наташа упоминала про Ирину.
— Это хорошо, что вы вдвоем. Ее бы мы не пустили, — продолжила Ирина.
Меня передернуло. Теперь чужие люди судят о моей матери, ее отношениях с тетей, обо мне. Считают, что они вправе решать, кто прав, а кто виноват.
После отпевания, когда мы вышли из храма, Ирина предложила поехать в крематорий на автобусе, который она арендовала. Я ответила, что мы сами доберемся.
— Вы же в курсе про завещание? — Ирина осторожно затронула щекотливую тему.
Отец лишь холодно кивнул.
— Мы можем его прочитать? — Мне хотелось увидеть собственными глазами, что Наташа ничего мне не оставила.
— Не думаю, что это возможно. Но могу сказать, что я там не упомянута.
Ирина бросила неловкий взгляд на своих дочерей, которые стояли поодаль. К старшей дочери подошел мужчина, сжимая в руке бумажку. Он спрятал ее в карман, но руку так и не вынул, видимо, продолжая сжимать бумажку. Свидетельство о смерти, догадалась я. Похоже, старшая дочь с мужем живут с родителями и тетина квартира для них спасение. Завещание они мне не покажут. Не только я ходила к юристу.
— Я могу хотя бы прийти к ней в квартиру и взять на память фото и какие-то ее вещи?
На лице Ирины появилось замешательство.
— Мы подумаем.
Добравшись до крематория, мы долго искали вход в нужный зал, нам называли то один номер входа, то другой. Гроб возили на катафалке то туда, то сюда. Когда вход был найден, нас попросили подождать: предыдущая церемония еще не закончилась. Суматоха, сопровождавшая отправление в последний путь, обескураживала. Пока мы ждали в коридоре перед входом в зал, к нам подошел муж старшей дочери — тот самый, с бумажкой в кармане.
— Ирина передала, вы хотите попасть в квартиру тети, взять какие-то фотографии. Это ни к чему. Да и фотографий там никаких нет. Извините. — Он поспешно отошел.
Стоящая поодаль Ирина отвела взгляд. Вот как, сама она не решилась отказать, послала зятя. Я почувствовала, как закипаю. Да как они вообще смеют не пускать меня в квартиру тети! Не отдавать мне ее вещи! Я найду другого юриста, я все у них отсужу! Ведь неизвестно, как они воздействовали на Наташу, как играли на слабостях одинокой женщины. И надо еще разобраться, кто посоветовал ей сделать эту операцию, от которой она не очнулась. Так ли ей была нужна была эта операция? Ведь, как я поняла, она не была какой-то срочной.
С этими мыслями я зашла в зал прощания, куда нас наконец пригласила служащая крематория.
Зал производил впечатление. Через огромные затемненные окна виднелся величественный сосновый лес, создавая атмосферу торжественности и умиротворения. Гроб с тетей стоял посреди зала на возвышении, окруженный цветами. После церемонии его опустят вниз, догадалась я, для имитации обычного захоронения. Служащая крематория откашлялась и предложила начать. Ее сдержанный голос тактично давал понять, что надо бы поторопиться — за дверями уже ждут следующие клиенты. Все по очереди стали произносить прощальные речи. Здесь уже было меньше людей, чем в храме, кроме нас с отцом, человек семь, не больше.
Я краем уха слушала излишне эмоциональные воспоминания этих людей, которые не особенно-то и знали мою тетю. Но мои злость и гнев на них постепенно улетучивались. Ведь на самом деле я злилась не на них. Я злилась на Наташу. Это было ее решение — вначале вычеркнуть меня из своей жизни, а потом исключить из завещания и не оставить мне ничего, чтобы напоминало о нашем совместном прошлом. Так она ответила на ту боль, которую причинили ей в жизни близкие люди, в том числе и я. Ответила так, как знала, как умела, как было заведено в нашей семье. Отвержением и попыткой причинить боль в ответ.
Но, может быть, я сейчас попробую сделать что-то другое? Попробую изменить этот сценарий. Попробую ее простить. Жаль, что у меня не хватило сил сделать это, когда Наташа была жива. Но я могу сделать это хотя бы сейчас.
До меня долетел голос служащей крематория.
— Кто-то еще хочет проститься с усопшей?
Стоящий рядом отец отвел глаза. Я шагнула вперед и начала говорить. Внезапно женщина, с чувством рассказывавшая до этого, как познакомилась с Наташей год назад и по ее совету завела собаку, что дало ей новый смысл в жизни, перебила меня. Она решила продолжить свою речь о подробностях прогулок и общения с тетей. Я подождала, когда она закончит, и попыталась заговорить, но женщина вновь перебила меня своим громогласным голосом. Кем я была в ее глазах? Ужасным человеком, никчемной родственницей, которой нельзя давать слова на похоронах тети? Я не оставляла попытки заговорить, а женщина все перебивала меня. Ситуация становилась все более неловкой. В конце концов громогласная женщина сдалась и замолчала.
А я смогла сказать о том, сколько хорошего Наташа сделала для меня и как я благодарна ей за это. Смогла признаться, как мне жаль, что наши отношения испортились в последние годы и что мы так и не смогли помириться. И сказать наконец, что я ее очень любила, несмотря ни на что.
Когда я закончила, воцарилась тишина. Убедившись, что теперь точно всё, служащая крематория включила печальную музыку, под которую гроб с тетей скрылся под полом зала.
* * *
Когда мы с отцом уже уходили после скромных поминок в кафе неподалеку от крематория, нас догнала Ирина.
— Напишите мне на следующей неделе. Я вас отведу в Наташину квартиру. Вы только не удивляйтесь. Там… бардак. Она хотела поменять полы. Ей постоянно нужно было что-то делать. Ну, вы понимаете.
Ирина посмотрела на меня с волнением. Вот в чем дело, они не хотели, чтобы я видела бардак в квартире тети. Больше аргументов, что Наташа была не в себе, больше шансов оспорить завещание.
— Да, понимаю. Спасибо.
— Хорошо, до встречи.
Ирина вдруг сочувственно дотронулась до моего плеча.
— Я знаю, Наташа была непростым человеком.
На следующей неделе Ирина уже передумала и не отвечала на мои звонки. А может, дочь с зятем уговорили ее не рисковать и не пускать меня в квартиру.
Но в тот день, идя к машине, я опять вспомнила песенку про тетю и с облегчением подумала, что я сделала свой выбор.
