В полутемной ординаторской Виктор усадил журналистку за стол поближе к масляному радиатору, сам сел напротив. В тот же момент на улице гулко ухнуло. Один раз, второй, третий… После каждого взрыва с потолка мелкими хлопьями летела побелка. Девушка вздрагивала и, вцепившись в лежащую на коленях дорожную сумку, тревожно смотрела на лист фанеры, закрывавший окно комнаты.
Наконец взрывы стихли, и город снова погрузился в морозную ночную тишину. Виктор грустно улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Нина. Скоро перестанете обращать внимание. — Он взял со стола чашку с недопитым кофе. — Человек быстро ко всему привыкает. Обстрелы, налеты — все нипочем становится. Дети и в подвалах продолжают играть в обычные игры… Вот вам настоящая тема для статьи, а из-за меня не стоило специально из Москвы приезжать.
Журналистка повернулась к нему и смахнула с глаз каштановую челку. Пальцы у нее дрожали.
— Это вам так кажется, Виктор Николаевич. — Девушка придвинулась к столу. — Люди в Москве не понимают, что здесь творится. Сидят в ресторанах и кафешках, ходят на выставки, сериалы обсуждают. Я хочу написать о том, как меняются приоритеты.
Виктор поставил чашку на стол и краем врачебного халата протер очки:
— Препарировать меня хотите?
— Можно и так сказать, если вас подобная формулировка не коробит. — Девушка посмотрела на Виктора в упор. — Мне дорого обошлось уговорить редактора на эту командировку, и я не отступлюсь.
Виктор надел очки и пристально посмотрел на собеседницу. Голубые с зеленцой глаза, маленький аккуратный нос, белая гладкая кожа — что-то в ее лице казалось неуловимо знакомым. Еще год назад он бы, пожалуй, за ней приударил. Но она права: многое изменилось. Виктор обвел взглядом ординаторскую. Заваленные бумагами столы, груда тарелок в раковине, на полу — электрическая плитка и белый эмалированный чайник на ней. В углу — неубранная кровать со скомканными простынями.
Чайник на плите забулькал и пустил белую струю пара. Виктор подошел к раковине. Трубы жалобно загудели, когда он открыл кран. Ледяная вода обожгла руки, но Виктор привык. Этой зимой горячей воды ждать не стоит. Он мельком заглянул в осколок зеркала над раковиной — щетина, красные опухшие веки, темные круги под глазами. Надо найти время немного поспать. Вытащил и сполоснул чашку с красным больничным логотипом, насыпал на дно коричневые гранулы дешевого растворимого кофе и залил кипятком. В нос ударил резкий запах жженной пластмассы.
Журналистка сидела как прежде — выпрямив спину и положив руки на сумку. Виктор протянул гостье чашку. Девушка вышла из оцепенения, улыбнулась одними губами. Взяла кофе, и Виктор случайно коснулся ее пальцев. Холодных, тонких и твердых, словно окаменевших.
Он потянулся и вывернул ручку радиатора на максимум. Покачал головой.
— Нина, мне нравится ваша настойчивость. — Он снова сел за стол. — Вам сколько? Двадцать пять?
Она вздернула подбородок:
— Двадцать девять.
Виктор ухмыльнулся:
— А вот мне сорок пять. В двадцать девять я тоже был полон амбиций. Выпустился из харьковского меда и работал здесь, в Горловке, в онкодиспансере. Мечтал стать врачом с мировым именем, дарить людям шанс на новую жизнь… — Он глотнул из своей чашки и поморщился — кофе совсем остыл. — В общем, классический комплекс спасителя. А шел тогда девяносто пятый год, если вы понимаете, о чем я.
— В девяносто пятом мне было только девять. Я мало что понимала, но кое-что помню. Родители тогда ездили челноками в Польшу. Крутились как могли. Мы с сестрой по неделям оставались одни. — Девушка поежилась и обхватила ладонями свою чашку. Над черной кофейной гладью поднимались едва уловимые прозрачные струи пара.
— Вот-вот. А врач особо не покрутится. Онколог — не стоматолог, свою практику не откроешь. Тут либо с пациентов мзду брать, либо по ночам калымить. Я и грузчиком работал, и бомбил на отцовской «Волге». М-да…
Виктор потер колено, встал и, прихрамывая, сделал круг по комнате. Журналистка открыла сумку, долго в ней рылась, будто не зная, что ищет, и наконец выложила на стол блокнот с белой потрепанной картонной обложкой. Секунду помедлила, глядя в исписанные листы, и начала карандашом делать пометки. Виктор снова подсел к ней. Поморщился:
— Разболелось колено. Видать, на мороз. Осколка уже нет, а боль осталась… На чем мы остановились?
— Вы говорили про ночные подработки.
— А! В том смысле, что люди ко всему привыкают. Я вот врач, но привык подрабатывать разнорабочим. Мои мать и отец до сих пор огородом живут. Держат кур, гусей, козу… Вполне обходятся натуральным хозяйством. Уж два десятка лет.
На улице заурчал мотор. Звук приблизился. Машина подъехала и остановилась под окном. Захлопали двери, заскрипел снег, послышались приглушенные голоса.
Гостья снова с тревогой посмотрела на окно. Виктор поспешил ее успокоить:
— Привезли пациента. Дежурный врач разберется. — Он большим глотком допил холодный кофе. — Знаете, Нина, что такое усталость металла?
— Да. — Она кивнула. — Металл сломается, если давить достаточно долго.
— Если и не сломается, то деформируется. Когда у тебя в коридоре нескончаемая очередь и надо успеть всех за смену принять, когда твои пациенты один за другим превращаются в ходячих мертвецов, то, знаете ли, восприятие жизни меняется не в лучшую сторону. Через десяток лет подобной работы чувства притупляются, и человек становится наподобие бронзового истукана — тяжелым и неповоротливым. Все от него отскакивает, и никто не может сдвинуть. Стоит он одиноко в окружении голых деревьев. Нет ни дома, ни жены, ни детей. Ни любви, ни сострадания.
— Вы не были женаты?
— Был шанс, но до женитьбы не дошло. Знаете, как это, когда утром просыпаешься и ничего не хочется? Кое-как встаешь и на автомате едешь на работу. И так проходит день, будто ты и не просыпался вовсе.
— Да, я знаю, — прошептала девушка. — Со мной такое случилось, когда я потеряла сестру-двойняшку. У меня никого никогда не было ближе…
За стеной послышались торопливые шаги, дверь в ординаторскую приоткрылась, и в щель просунулась рыжая вихрастая голова:
— Виктор Николаевич, ранение в брюшину. Мы готовим операцию.
Виктор кивнул:
— Да-да, Сережа, сейчас.
Голова скрылась. Виктор посмотрел на собеседницу. Ее лицо побледнело, на виске выступила синяя пульсирующая жилка.
— Не место вам здесь, Нина.
— Нет-нет, я чувствую, что не зря к вам попала. И что же случилось дальше?
— Да вот, собственно, и вся история. Я еще в две тысячи пятом после оранжевой смуты решил уехать из страны. Начать все с чистого листа где-нибудь в Европе. Почти десять лет копил деньги, наводил мосты. И вот, внезапно война. — Он вздохнул. — Не верилось, что до этого дойдет.
— Вы летом оставались в городе?
— Да. Я тогда уже из онкодиспансера уволился. Собирался бежать через Ростов, но потом попал под авианалет. Стоял на автобусной остановке рядом с УВД, и только слышу: «Чмак!» В ушах звенит, вокруг люди кричат, женщина с дырой в груди на дороге лежит. Хотел подойти, а нога не идет. Смотрю, вся штанина в крови.
Виктор потер колено.
— Привезли меня сюда, в больницу. Коридоры людьми забиты, персонала не хватает. Осколок кое-как вытащили, заштопали ногу, и пока рана заживала, я начал помогать местным врачам. Не смог просто так смотреть. Я ведь не хирург и даже не терапевт. Пришлось многое вспоминать, на ходу переучиваться. Когда начался штурм города, совсем перебрался в больницу. Тут ад творился. Помню, женщина привезла мертвую дочку лет пяти. Таскала ее по этажам, умоляла спасти…
На потолке моргнула и зажужжала лампа дневного света. Где-то громко хлопнула дверь. Виктор замолчал. Его собеседница снова поежилась, посмотрела в блокнот:
— Что же с Европой, с деньгами?
— Да вот. Все как-то незаметно ушло. — Виктор улыбнулся. — Поначалу здесь даже перевязочного материала не хватало, приходилось самим заказывать в Ростове. Некоторых больных переправляли за свой счет в Москву. — Он сделал паузу. — И знаете что? Вокруг кровь, страдания, а чувствую себя лучше, чем за прошедшие двадцать лет.
Журналистка оторвала взгляд от блокнота. Виктор помотал головой.
— Нет-нет, не подумайте. На многое здесь смотреть без слез невозможно, и очень хочется, чтобы все быстрее закончилось. Но с меня будто сошла патина. Я стал чувствовать себя живым. Каждая спасенная жизнь что-то во мне меняет.
Заиграла бравурная мелодия. Виктор опустил руку в карман халата, вынул мобильник, поднес его к уху:
— Да-да, Сережа, уже иду. — Дал отбой и встал из-за стола. — Извините, Нина. Я пришлю кого-нибудь, чтобы вас устроили на ночь. Утром будет автобус на Донецк. Уезжайте обратно в Москву и возвращайтесь, когда наступят мирные времена. У нас зеленый город, реки и речушки, художественный музей с картинами Рериха.
Он пошел к двери.
— Стойте! — раздался хриплый крик за его спиной.
Виктор обернулся. Журналистка стояла у стола, направив на него массивный пистолет. Раскрытая сумка валялась на полу.
Виктор замер и с удивлением уставился на гостью. Ее лицо было абсолютно белым, на глазах выступили слезы, ствол пистолета ходил ходуном.
— Я вас долго искала, Виктор Николаевич. — Она шмыгнула носом. — Помните Ирину Воробьеву? Она лечилась у вас в две тысячи десятом.
Виктор растерянно покачал головой:
— Нет, Нина, не помню.
— Это моя сестра. В две тысячи восьмом она вышла замуж и уехала сюда, в Горловку. — Девушка переступила с ноги на ногу и подняла пистолет выше, целясь Виктору в голову. — Когда я ее к себе в Москву перевезла, было уже поздно.
— Я не помню… — Виктора замутило.
Лампа на потолке перестала гудеть, щелкнула и засветилась ярче.
— Поверьте, Виктор Николаевич, я хороший журналист. Как думаете, может врач ради переезда в Европу сбывать лекарства на сторону, а больным вводить разбавленную бурду?
Виктор сглотнул, сделал шаг назад:
— Меня ждет пациент.
— Стой! — Девушка придвинулась и зло поцедила: — Нашел он себя, людей спасает. А кто за старое ответит?
Виктор опустил голову и хрипло произнес:
— Вот оно как. Выходит, от себя не убежать. — Он снял очки и устало потер пальцами глаза. — Мне очень жаль, Нина.
— Это все, что вы можете сказать?! После всего, что сделали? — По бледным щекам девушки потекли слезы. — Сестра была частью меня…
— Простите, если сможете, — прошептал Виктор.
— Боже! — Лицо девушки скривилось, ее пальцы на пистолете побелели от напряжения. — Я уже три года живу как в тумане. Ты отнял у меня жизнь… — Она громко всхлипнула.
Виктор покачал головой:
— Нина, я не могу вернуть вашу сестру. Мне это нести до смерти. — Он развернулся и, сгорбившись, похромал к двери.
За его спиной грохнул выстрел.
