О пьесе Евгения Водолазкина «Сестра четырёх» М.: АСТ, «Редакция Елены Шубиной», – 2020.
Что в мае, когда поездов расписанье
Камышинской веткой читаешь в купе,
Оно грандиозней святого писанья
И черных от пыли и бурь канапе.
Борис Пастернак
Пока социальные сети обсуждают, кто из писателей первым отреагирует на пандемию коронавируса, отсутствующий в соцсетях Евгений Водолазкин выпускает о ней пьесу, которая, подобно ящику Пандоры или Тардис в «Докторе Кто», внутри гораздо больше, чем снаружи. Лёгкая, смешная, актуальная и абсурдистская пьеса таит в себе множество смыслов – скрытых и не слишком.
Название «Сестра четырёх» содержит в себе минимум две аллюзии. Первая – очевидная – «Сердца четырёх». Если в знаменитой кинокомедии 1941-го года всё строится вокруг любви, то в пьесе Водолазкина любовь (а вместе с ней и всё остальное) замещается пандемией. Если когда-то мир меняли любовь и красота (или по крайней мере, люди в это хотели верить), то теперь ничто не меняет его так сильно, как COVID-19. Но есть и вторая аллюзия – стихотворение Бориса Пастернака «Сестра моя – жизнь». Однако здесь, вопреки названию, сестра оказывается вовсе не жизнью, а, напротив, Смертью.
Перед нами камерная, герметичная, пьеса, действие которой происходит в одной палате инфекционной больницы имени Альбера Камю. Почему Камю? Прежде всего, разумеется, потому что «Чума» – первая литературная ассоциация к тому, что сегодня происходит в мире – и на что реагирует Евгений Водолазкин. Камю писал о зле, неотделимом от бытия, о лежащем в основе существования абсурде. Этот же абсурд – порой совершенно беккетовский – в «Сестре четырёх»: коса под больничной койкой, стук топора за стеной, объясняемый тем, что это «топор стучит на ветру», версия Фунги о причине пандемии…
«ПИСАТЕЛЬ. У меня нет ни бумаги, ни ручки.
ФУНГИ. А еще писатель! Тогда пишите на телефоне. Так вот. Неизвестный диверсант, гуляя по Великой китайской стене, подложил банку с вирусом под один из зубцов.
Писатель включает мобильник и пишет.
ПИСАТЕЛЬ. …под один из зубцов. Я не помню, есть ли на этой стене зубцы. На кремлевской есть, а на китайской — не помню.
ФУНГИ. Я тоже не помню. Ладно, давайте по-другому. Пишите. Этот тип запек карасей в сметане, густо посыпал их вирусами из банки и, приклеив усы, отправился раздавать на площадь Тяньаньмэнь.
ПИСАТЕЛЬ (пишет). …на площадь. Какой, однако, тонкий расчет! Усатый человек раздает на площади карасей в сметане — что может быть естественнее?»
Если доктор Риэ у Камю – человек рацио, не признающий абсурда и иррациональности, то Доктор у Водолазкина (как, впрочем, и другие герои) довольно легко принимает странное, нелогичное, новое.
Зло как часть мироустройства неистребимо, каждый человек носит его в себе – эта мысль в равной степени характерна и «Чуме», и пьесе Евгения Водолазкина, как и сильные, неожиданные финалы. В обоих произведениях к концу эпидемия оказывается побеждённой. Однако последняя фраза в повести Камю: «Ибо он знал то, чего не ведала эта ликующая толпа и о чём можно прочесть в книжках, – что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, что он терпеливо ждёт своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придёт на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлёт их околевать на улицы счастливого города».
Больница носит имя Альбера Камю ещё и потому, что экзистенциализм утверждает уникальность и принципиальную непознаваемость человеческой личности. Наука и просвещение бессильны объяснить чувства страха и безысходности, а чтобы осознать собственную экзистенцию, человек должен оказаться в пограничной ситуации – в пьесе «Сестра четырёх» роль такой ситуации отведена коронавирусу. Перед лицом смерти человеку открываются новые «окна» чувств, понимания, возможностей (даже если упущенных). Писатель, который не создал ничего нового за последние полтора десятка лет, вдруг чувствует творческий импульс. Герои пьесы, инсценируя одну мизансцену за другой, примеряют на себя разные роли, выстраивают сложную систему двойников, – и в итоге все так или иначе оказываются самозванцами. Писатель давно не пишет. Медсестра открывает страшный лик вестника загробного мира (но и здесь не всё так просто). Депутат, как выясняется, хвалится липовым удостоверением, а Доктор не имеет ни малейшего представления о медицине. В его арсенале только витамины B6 и B12, которые одинаково неспособны ни помочь, ни навредить. Фунги и вовсе наследует славную мифологическую и литературную традицию трикстера, и имя здесь неслучайно – не только по названию пиццы, которую он развозил до пандемии. Фунги (лат. Fungi) – гриб, организм, объединяющий признаки царств и животных, и растений, загадочный и непонятный. Трикстер, по определению Мелетинского, «демонически-комический дублёр культурного героя, наделённый чертами плута, озорника». Фунги в какой-то степени является парным персонажем, двойником Писателя. Неслучайно в начале пьесы они вместе пишут версию истоков пандемии, а в финале – символически меняются ролями.
Подобно Гоголю в «Игроках», Водолазкин совершает головокружительный сюжетный кульбит, обманывая читателя, обводя его вокруг пальца вместе с собственными героями. Причём в «Сестре четырёх» этот приём используется даже дважды: те же декорации, те же герои, почти та же мизансцена – и совершенно новые обстоятельства. Всё в полном соответствии с заключительной репликой пьесы: «Но жизнь наша уже не будет прежней. Никогда».
