От Москвы до Маньчжурии: пути познания Михаила Анчарова
Его влекло все — живопись, литература, музыка, кино. Человек разумный,
считал он, — это непременно человек творящий, открывающий. Писатель,
художник, бард, драматург Михаил Анчаров родился в Москве век назад,
28 марта 1923 года.
Китайская грамота
С началом войны явился в военкомат. Хотел попасть в летчики — а получил направление в формировавшийся тогда Военный институт иностранных языков Красной армии.
Новый вуз создавал генерал Николай Биязи — человек не просто незаурядный, а штучный, редчайший, готовый герой романа. Внук Александра Пальма — петрашевца, осужденного с Достоевским, подпоручик Первой мировой, полиглот, автор работ по лингвистике и военному делу («Техника допроса пленного», «Словарь французского военного жаргона», «Действия в горах»), чемпион СССР по стрельбе, первый в стране футбольный судья, глава Всесоюзной секции бокса… В разгар войны Биязи формировал на Кавказе отряды лыжников для борьбы с альпийскими стрелками. В 1944-м вернулся к руководству институтом.
Выпускников ВИИЯКА направляли в армейские разведслужбы, военную контрразведку Смерш, органы НКВД. Многие из них позже прославились на других фронтах: композитор Андрей Эшпай, писатель Аркадий Стругацкий, актер Владимир Этуш, мультипликатор, создатель «Каникул Бонифация» Федор Хитрук, журналист-международник, автор «Ветки сакуры» Всеволод Овчинников…
В основном курсанты, понятно, учили немецкий, знакомый еще по школе. Зачастую дело ограничивалось полугодовыми курсами — и вперед, на фронт.
Анчарову, однако, почему-то выпало учить китайский.
Китай был одной из главных надежд красной Москвы. Еще в 1920-х знаменитый военачальник Василий Блюхер помогал китайским лидерам — Сунь Ятсену, а потом Чан Кайши — строить современную армию и объединять раздробленную страну. Когда стало ясно, что ставка на Чан Кайши не оправдалась, Кремль поддержал оппозицию — коммунистов Мао Цзэдуна. После того как в 1937 году Япония, ранее уже оккупировавшая Маньчжурию, начала большую войну против Китая, Мао и Чан заключили временное перемирие. СССР помогал Китаю техникой, направлял летчиков-добровольцев (включая таких асов, как Тимофей Хрюкин, Павел Рычагов, Степан Супрун; именно в ту пору уходят корни фольклора о «китайском летчике Ли Си Цыне» — советские пилоты воевали против японцев негласно). Военными советниками в Китае служили будущие маршалы Рыбалко, Чуйков, Батицкий. Квантунская группировка японских войск стояла в Маньчжурии — на дальневосточных рубежах СССР. Уже в 1938-м с японцами пришлось драться у приморского озера Хасан, в 1939-м — у монгольской реки Халхин-Гол. Помогая Китаю, СССР прикрывал и собственные границы. Новая большая война казалась неизбежной, а востоковедов, многие из которых сгинули в годы ежовщины, отчаянно не хватало. Вот почему ВИИЯКА готовил специалистов по Китаю и Японии даже тогда, когда немцы рвались к Москве и Сталинграду.
С китайским полугодовыми курсами было не обойтись. Многих отсеивали: не давались иероглифы, чуждый синтаксис, четыре тональности… Анчаров, еще до войны занимавшийся живописью, выводил иероглифы с удовольствием, впоследствии даже даты под стихами ставил по-китайски. Кроме языка и военных дисциплин, изучал географию, историю, культуру Китая. Институт, эвакуированный и возвращенный в столицу, окончил в конце 1944 года — последний выпуск по ускоренной программе.
Младшего лейтенанта, переводчика первого разряда Анчарова направили в военную контрразведку Смерш Наркомата обороны, которой руководил Виктор Абакумов.
Маньчжурский август
Весной 1945 года СССР, готовившийся по соглашению с союзниками вступить в войну против Японии, денонсировал пакт с Токио о нейтралитете. 9 августа границу Маньчжоу-го (марионеточного государства, созданного Японией на северо-востоке Китая еще в 1932 году) перешли войска 1-го Дальневосточного, 2-го Дальневосточного и Забайкальского фронтов. Наступление велось одновременно со стороны Приморья, Хабаровска, Читы. Театр военных действий превосходил площадь Германии, Италии и Японии, вместе взятых. Секретная переброска войск из Европы, переход через пустыню Гоби и хребет Большой Хинган, прорыв пограничных укрепрайонов — так началась Советско-японская война, маньчжурский блицкриг маршала Александра Василевского.
22-летний Анчаров, летом 1945 года направленный в Приморье, принял участие в этой кампании в рядах 1-го Дальневосточного фронта маршала Кирилла Мерецкова.
Известны два письма Михаила родным, отосланные с Дальнего Востока 22 июля и 24 августа 1945 года. В первом он сообщил о прибытии в некий маньчжурский город. Авторы книги «Михаил Анчаров. Писатель, бард, художник, драматург» Юрий Ревич и Виктор Юровский предполагают, что речь идет о Муданьцзяне. Однако до 9 августа Красная армия маньчжурских границ не пересекала. Скорее всего, Анчаров подразумевал Уссурийск (в 1935–1957 годах — Ворошилов).
Во втором письме Анчаров писал: «Техника основная у японцев оказалась слабой. Японской авиации мы почти не видали. Все воздушные бои оказывались для них проигранными, танки у них не сильные. Я сам видел, как наш тяжелый танк раздавил японский». Позже эти впечатления превратятся в «Балладу о танке “Т-34”»:
…Я давил эти панцири Черепах, Пробиваясь в глубь норы, И дзоты трещали, Как черепа, И лопались, как нарыв…
Поиски документов о награждении Анчарова орденом Красной Звезды отняли у биографов немало времени. Оказалось, что в соответствующем приказе по 1‑му Дальневосточному фронту от 27 августа 1945 года значилась фамилия «Гончаров» — по ошибке или из соображений секретности? Орден Анчаров получил вот за что: «Будучи выброшен в районе г. Муданьцзяна, показал себя смелым и решительным командиром и умело выполнил ряд заданий командования». Обращает на себя внимание слово «выброшен» — получается, это был парашютный десант? Почему — «смелым командиром», а не «грамотным переводчиком»? Ревич и Юровский пишут: «Выпускники ВИИЯКА в своих воспоминаниях сообщали, что Анчаров принимал непосредственное участие в захвате и аресте правительства Маньчжоу-го в Чанчуне во главе с последним китайским императором из маньчжурской династии Цин по имени Пу И… Полагаем, что к ордену Анчаров был представлен как раз за участие в этой операции».
Айсиньгеро Пу И впервые стал императором Китая еще в 1908 году, в двухлетнем возрасте. После Синьхайской революции 1911 года был низложен. В 1917 году его вновь провозгласили императором — всего на две недели. Позже японцы сделали Пу И главой «Великой Маньчжурской империи». Однако ни он, ни премьер-министр Маньчжоу-го Чжан Цзинхуэй реальной власти не имели, все вопросы решала японская администрация. 19 августа 1945 года Пу И захватили советские десантники. Произошло это, уточним, не в Чанчуне (Синьцзине), где находилась столица Маньчжоу-го, а на аэродроме Мукдена (Шэньяна), откуда императора должны были вывезти в Японию. Пу И попал в Хабаровск на «спецобъект 45» — лагерь для японских генералов и маньчжурских министров. Он не был обычным заключенным — его учили русскому языку, приобщали к идеям коммунизма. В 1946 году Пу И выступил свидетелем обвинения на Токийском процессе, дав показания против японских военных преступников. В Китай трижды низложенный император возвращаться не хотел — просил оставить его в СССР, заверял, что проникся идеями Маркса и Ленина, обещал передать свои драгоценности на восстановление народного хозяйства СССР. После того как в 1949 году возобновившуюся в Китае гражданскую войну выиграли коммунисты Мао, императора все-таки вернули на родину. Он попал в «лагерь перевоспитания», после освобождения работал в ботаническом саду Пекина, архивариусом в национальной библиотеке. Мы не можем утверждать наверняка, что Анчаров участвовал в захвате или допросе Пу И, но часто ли военные переводчики получали боевые ордена за ту короткую войну?
Есть фото младшего лейтенанта Анчарова в Маньчжурии — красивый, тонкий, интеллигентный; как не похож этот офицер военной контрразведки на звероватых и упыреватых смершевцев, которых показывают нам современные кинематографисты…
В мае 1946 года Смерш расформировали, передав штаты в МГБ. Так что Анчаров недолго побыл и «гэбистом».
Из Маньчжурии он вернулся в конце 1946-го. Год спустя подал рапорт об увольнении. Вспоминал: «Не отпускали, а я просто смертельно хотел учиться живописи. По ночам краски снились… Я там на работе портреты всех сослуживцев сделал, но, к сожалению, в институт их представить не мог, потому что физиономии сослуживцев были не для показа».
В прозе и песнях Анчарова маньчжурско-дальневосточная тематика занимает немало места. Еще в 1942 году он написал песню на стихи Веры Инбер, заменив Берлин Чунцином (этот город в период Японо-китайской войны 1937–1945 годов одно время играл роль столицы Китая) и явно намекая на помощь Советского Союза:
Быстро-быстро донельзя Дни пройдут, как один. Лягут синие рельсы От Москвы на Чунцин…
Маньчжурии посвящен ряд стихотворений Анчарова — «Баллада о солдате», «Родимый дом», «Харбинская окраина», «Китайская ночь»… Первая публикация его прозы — сценарий «Баллада о счастливой любви», написанный вместе с Семеном Вонсевером (тоже участником войны с Японией) и опубликованный в 1956 году журналом «Искусство кино». В нем рассказывается о любви китаянки Мэй и русского маньчжурца Василия. Фильм собирался снимать Станислав Ростоцкий, но обострение советско-китайских отношений поставило на замысле крест. В следующем сценарии — «Солнечный круг» — лейтенант, вернувшийся с Дальнего Востока, создает солнечную электростанцию. Действие сценария Анчарова и Вонсевера «До свиданья, Алеша» разворачивается опять же на Дальнем Востоке после войны. Мальчик Алеша ненавидит японцев, убивших его отца, но вот японец Таро спасает тонущего Алешу, и они вместе идут на рыбалку.
Неудивительно, что трехнедельная война с Японией попала в тень Великой Отечественной — слишком скоротечной она оказалась, слишком далеко шла. Она не могла дать мощного потока «военкорской» и «окопной» литературы, который породила Великая Отечественная. «Орлы над Хинганом» Георгия Маркова, «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» Владимира Богомолова — вот редкие примеры переплавки маньчжурского августа 1945 года отечественной словесностью. В этом же ряду — повесть Михаила Анчарова «Этот синий апрель…» (1967). Пожалуй, это лучшее художественное свидетельство той войны, насыщенное множеством редкостных живых деталей; проза и «лейтенантская», и востоковедческая, описывающая в том числе русских эмигрантов-харбинцев. Герой повести — «благушинский атаман» Гошка Панфилов, плюс-минус автобиографический персонаж, появляющийся у Анчарова там и тут. Именно его глазами описано наступление из Приморья в Маньчжурию: «…Однажды ночью всех подняли и сказали — “началось”. Сели в машины и, не гася фар, помчались к границе. Потом погасили фары, и стало слышно, что началось, — вдали грохотало и перекатывалось. Техники навезли немыслимое количество, артиллерии по пятьсот стволов на километр, через два метра — орудия. Квантунцы долбили свои сопки двадцать лет и прорыли в скалах муравьиные ходы и укрепили границу здорово, это были не финские бетонные доты, а скалы, утыканные орудиями и казематами. Дорога вилась между сопок, единственная, по бокам торчали страшные сопки — Офицерская и Верблюд, и взять их было нельзя, можно было только накрыть огнем». Среди запоминающихся сцен — сдача в плен полуроты японцев: «Они выходили по одному и осторожно, все еще осторожно, швыряли винтовку в кучу и снова становились в строй, и только последний швырнул ее с силой, зло, не доходя до кучи, она воткнулась штыком и торчала прикладом вверх, как на плакате. И он не встал в строй, этот последний, а снял свою желтую фуражку, похожую на жокейскую, вытер лицо и побрел прочь. Но подполковник испуганно окликнул его, и он вернулся в свою шеренгу». Теперь можно только гадать о том, где в этой повести — собственные воспоминания Анчарова, где — рассказы товарищей, а где — неизбежный художественный вымысел.
Песенное эхо
Песни он сочинял с 1937 года — сначала на стихи Александра Грина, Бориса Корнилова, Веры Инбер, потом на свои. Знаменитая впоследствии «Бригантина» на слова Павла Когана (как и Анчаров, военного переводчика) и мелодию Георгия Лепского тоже родилась задолго до войны. Но в домагнитофонную эпоху эти песни еще не оформились как особый культурный феномен, оставаясь скромным элементом городского фольклора.
В 1960-х с появлением Окуджавы, Галича, Высоцкого, Визбора, с одной стороны, и общедоступных магнитофонов — с другой бардовские песни захлестнули весь Союз. Вместе со стихами Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Ахмадулиной они кажутся советской версией западного рок-движения. А зачинателями этой песенной традиции следует признать Михаила Анчарова и Новеллу Матвееву.
Политехнический музей, фото Геннадия Гущина.
Анчаров пел под немудреный семиструнный аккомпанемент — и песни уходили в народ: «МАЗы», «Большая апрельская баллада», «Баллада о парашютах», «Сорок первый», «Кап-кап», «Стою на полустаночке»… Галич говорил, что начал сочинять песни под влиянием Анчарова. На Высоцкого Анчаров повлиял сильнее, чем кто-либо другой, пусть позже Высоцкий и называл своим учителем Окуджаву. Мелодика, интонация, проблематика, темперамент Высоцкого куда ближе именно к Анчарову.
Из анчаровской «Баллады о парашютах» (1964):
Парашюты рванулись, Приняли вес. Земля колыхнулась едва. А внизу — дивизии «Эдельвейс» И «Мертвая голова». Автоматы выли, Как суки в мороз, Пистолеты били в упор. И мертвое солнце На стропах берез Мешало вести разговор. И сказал господь: — Эй, ключари, Отворите ворота в сад. Даю команду От зари до зари В рай пропускать десант…
Через пару лет в песне Высоцкого «Мерцал закат…», написанной для фильма «Вертикаль», появятся альпийские стрелки из горнопехотной дивизии «Эдельвейс». Еще позже он напишет о летчиках, без очереди, как анчаровские десантники, попадающих на небеса:
Архангел нам скажет: «В раю будет туго!» Но только ворота — щелк, Мы бога попросим: «Впишите нас с другом В какой-нибудь ангельский полк!»
В финале анчаровской баллады мертвое светило воскресает:
…И мирное солнце Топочет в зенит Подковкою по камням.
Эхо этого образа — в «Черных бушлатах» Высоцкого, тоже посвященных десанту, только не парашютному, а морскому, в песне «Мы вращаем Землю»:
Нынче по небу солнце нормально идет, Потому что мы рвемся на запад.
Анчаров спел о Канатчиковой даче — Высоцкий вслед за ним тоже. «МАЗы» переселились из песни Анчарова в «Дорожную историю» Высоцкого, анчаровское «Она была во всем права…» перевоплотилось в «Она на двор — он со двора…». Анчаров пел от имени танка, Высоцкий — от имени самолета; можно без труда найти гигантское количество более или менее очевидных перекличек.
Может быть, самое ценное в песнях Анчарова — интонация. Слушаешь и понимаешь: это с тобой говорит мудрый и добрый человек. Так нечасто бывает — чтобы юмор без зубоскальства, чтобы грустно и весело одновременно. Вокальное, музыкальное и инструментальное несовершенство здесь только кстати: кажется, что ты просто сидишь за столом с близким человеком. То же обаяние — у прозы Анчарова, которая сейчас почти не переиздается, уйдя, как и песни, куда-то в тень. А когда-то его вещи то и дело печатались в «Юности», «Москве», «Смене», книги выходили одна за другой: «Как птица Гаруда», «Самшитовый лес», «Сода-солнце», «Записки странствующего энтузиаста», «Теория невероятности», «Золотой дождь», «Дорога через хаос», «Голубая жилка Афродиты»…
Естественное поведение
С юности его тянули к себе, кажется, все сферы искусства и познания. Еще до войны он поступал в Московский архитектурный. Позже — на художественный факультет ВГИКа, откуда перевелся в Институт имени Сурикова (окончил в 1954 году, дипломная работа — картина «Освобождение Маньчжурии»). Потом — курсы киносценаристов. Он будет сочинять все подряд вплоть до фантастики и оперных либретто, иллюстрировать собственные книги, вплавлять стихи в прозу. Семнадцатисерийная телеповесть «День за днем», поставленная Всеволодом Шиловским по сценарию Анчарова в 1971 году, — первый советский сериал. Его герои, жильцы коммуналки, изобретают вечный двигатель, доказывают теорему Ферма, совершают удивительные открытия.
Интереснее всего Анчарову было размышлять о тайнах творчества, познания, мышления. Лирик-шестидесятник и философ-романтик, он любил писать о физиках. Верил в неслучайность случайного, вероятность невероятного, озарение, наитие, которое выше логики. Сохранил по-детски чистый, непосредственный взгляд на мир («Вопросы называются детскими, когда на них взрослые ответить не могут»). Творчество Анчаров называл «наиболее естественным поведением человека» и понимал его не как сумму известного ранее, а как скачок в новое качество. Поэзию считал ни много ни мало катализатором биологической эволюции, Леонардо да Винчи — «первым нормальным человеком будущего».
В 1950 году Анчаров вступил в партию — не из конъюнктурных соображений, а из идеалистических. Его биографы пишут, что искренний патриотизм, верность советской системе сочетались в Анчарове с неприятием коллективизма. Наверное, это потому, что художник — всегда одиночка. Анчаров повторял: «Равенство — это разнообразие». Народ в его понимании — «племя вождей», где «у каждого самого малого» — свой царь в голове. Генерал-десантник из повести «Золотой дождь» говорит: «Коммунизм — это равные возможности, а не стрижка под нулевку… Коммунизм — это не общее корыто с даровой едой, а общая взлетная полоса».
Искусство тот же генерал назвал «десантом за красотой». Земной десант Михаила Анчарова оборвался летом 1990 года. Небесный — пусть продолжается.
Изображенный Анчаровым летчик-мечтатель по прозвищу Сода-солнце — ищущий, разбрасывающийся, не веривший в общепринятое, интересовавшийся всем сразу, — однажды пропал. Улетел к солнцу, растворился в слепящем блеске.
А потом, конечно, вернулся. Согласно той самой теории невероятности.
