Первый закон б̶р̶и̶д̶ж̶а̶ брака. Виноват всегда партнер
Солнце липло к глазам. Нет бы потихоньку раскинуться по комнате и не мешать добрым людям спать! Впрочем, сама виновата: забыла задернуть шторы вчера перед сном, вот и пожинай теперь.
Люда неохотно разлепила веки: слишком яркое утро намекало на поздний час. По ощущениям, в районе девяти уже. Вот это они спать! Затаила дыхание и осторожно повернула голову. Дочка сопела с приоткрытым ртом, под веками глаза — хаотично, резво. Стало быть, скоро проснется. Взрослая совсем: три года. Когда успела?
Люда потянулась поправить медную прядку, норовившую залезть к дочери в рот. Не успела прикоснуться, как тут же: глаза — два блюдца, улыбается, села в кровати, растрепанная, сонная.
— Мамууууулечка! — Жмется, ручки на плечи, теплый звонкий поцелуй в щеку.
Ага, три года как мамулечка, а так и не запомнила, что в быстрой фазе сна лучше на ребенка не дышать, не то что трогать, если хочешь понежиться в постели. Теперь уже никак: бегом ворошить подарки, чистить зубы, завтрак, кофе выпить не даст, накраситься тоже («Ты и так класивая»). Обещано было на трехлетие в парк. Алечка все помнит, Алечка проходу не даст, быстро скомандует на выход. Люда улыбается, вспоминает, как дразнит Алю Рома: «Генерал полка, нос до потолка». А потом вспоминает, что Ромы рядом нет. Улыбка гаснет.
Чертова, чертова работа! Чертово «Извини, зай, не выйдет. В отпуск только через месяц, целуй ее от меня». Ну а что делать? Целует, конечно. Это от меня, а это от папулечки.
Бежит в зал, рыжие колечки по спине, ночнушка еще длинновата: мягкий муслин путается в ногах. Чуть не падает, звонко смеется, безошибочно находит коробку между диванными подушками. Ах, Алечка! Тонкие пальчики дрожат от нетерпения, срывает обертку (бумажный медведь лишился головы), мамочкаспасибоспасибоспасибо, не за что доченька, это тебе от нас с папой.
Заспанное селфи — два рыжих ангела (сам так говорит) отправляются к коменданту вахтового поселка, Роману Михайловичу Проскурину. Серая галочка, и снова серая, и все еще серая. Золотодобытчик хренов! На северах ведь уже полдня прошло. Ни сам не пишет, ни меня не читает. Руководство работами по содержанию вахтового поселка в надлежащем порядке — это да. Обеспечение сохранности и содержание в исправном состоянии имущества — это всегда пожалуйста. А вот организация поздравления единственной дочери с трехлетием — с этим уже сложнее, тут не факт, что справится. А потом вот это «Извини, зай, заработался». Плавали, знаем.
Люда злится. Идет на кухню. Горсть зерен в кофемолку, зажимает кнопку, жжжжжжжжжжжжжж. Пока дочка нацеловывает плюшевого зайца и наряжает его в кукольные платья, Люда успевает одним глотком осушить чашку кофе и затонировать бесячие веснушки. Назло ему: он их так любит, а Люде больше нравится надменная фарфоровость белой кожи, и чтоб ни пятнышка. И стрелки удлинить, чтоб кошачий взгляд, чтоб ослепительно красивая, чтоб все оборачивались. А он там пускай ревнует. Пока одно золото добывает, другое можно и потерять! Но это все глупости, конечно.
Он же знает, что «Я сочиняю роман, Рома-Рома-Роман, Роман, мужчина всеееееей моей жизни!» Сама же пела ему в караоке, помнишь?
В парке все как назло гуляют семьями. Полными семьями. С папами. И папы-то все какие правильные, идеальные. Пока мамочки щебечут, рафы в стаканчиках, ногти-губы-брови, они с сыновьями и дочками веселятся: улыбки голливудские, рубашки поло, брючки белые, ну точно из семейных американских комедий сбежали. И как они это, как они это все?
Люда, в легком хлопковом платье, стрелки все же стерла, волосы убраны в шишку (жарко!), держит за руку точную свою копию. Аля и правда вся в маму и нисколечко ни в папу, уже сравнивали тысячу раз со свекровью, Валентиной Викторовной. Она все страницами фамильных альбомов шуршала, ну вот сейчас прабабушку нашу покажу, Лидию Матвеевну, одно лицо. Но куда там Лидии Матвеевне, да и фотографии старые совсем, не разглядишь уже. И Люда, сидит, такая точь-в-точная, будто Алина ксерокопия, только повзрослее: никакие доказательства из фотоальбомов не нужны.
— Мамочка, а мозьно на колесо обозления?
Люда останавливается у аттракциона, читает табличку, ограничение по возрасту — с трех лет. Можно, доченька, с сегодняшнего дня — можно.
В кассу очередь. Опять эти папы киношные, идеальные. Стоят, спины широкие. За такими как за каменной. Не то что. Один из томкрузов поворачивается к Люде с Алей, подмигивает. Люда, третий месяц без мужа пошел, чуть не тает. Опомнилась. Улыбка в ответ — строгая, скромная. И глаза на дочь, разговор с ней завести, чтоб не думал себе ничего.
В кабинке оказались вдвоем. Счастье-то какое. А то уж думала, что придется делить таинство первого Алиного подъема на колесе с этими бесстыже-счастливыми семьями.
— Мамочка, класиво! — Не успели еще и на половину подняться, дочь уже в восхищении.
— Класиво, доченька, класиво! — поддразнивает Люда дочку и натянуто улыбается.
Злость все еще бурлит внутри, хотя потихоньку и отступает от увиденного. Обь сверху еще шире кажется, еще необъятнее. На том берегу новый парк: дорожки, скамеечки, площадка детская, газоны. Когда Рома вернется, будет сентябрь, поймаем солнечный денек, и чтоб листьев ворох — желтые, рыжие, красные — сохранить в томике Цветаевой. Аля притихла. И Люда притихла. Смотрят. Люда даже не сразу почувствовала, что телефон в руке вибрирует. На экране — его фото.
— Люся, Аленький, девочки мои, привет!
И пусть их кресло только-только добралось до вершины. И пусть все лучшие виды они теперь пропустят. Алечка кричит «Папуууууля» и торопится рассказать Роме, какой же миленький у нее зайчик, и как она ему покрасит хвостик в синий цвет, она уже все придумала. А Люда смотрит на Рому и думает, что да, наверное, все-таки брови Але достались от него.
Когда они выходят из кабинки, Люда посылает ему воздушный поцелуй и перестает злиться. Ну что, Аля, по мороженому или на машинки? На машинки! Хорошо, сладкая. У кассы, пока никто не видит, Люда достает карманное зеркальце и растирает тон так, чтобы сквозь него проступили веснушки.
