Карина Шаинян рассказала о природе Алтая и мифической саспыге, об истории и ее героях, поставленных перед вопросом, как в диких условиях остаться человеком.
Карина Шаинян родилась в Грозном в семье геологов, выросла на севере Сахалина. После школы поехала в Москву, поступила сначала в Академию нефти и газа имени Губкина, потом на факультет геологии МГУ, наконец — на психфак МГУ, на кафедру социальной психологии. Параллельно в течение трех лет училась во ВГИКе на сценариста.
«На Алтай я попала почти случайно в 1998 году, когда была студенткой-психологом. Дальние знакомые предложили сходить в конный поход, а я обожала лошадей и скучала после Сахалина по хоть какому-нибудь лесу. Три сезона спустя директор турбазы спросила, не надоело ли мне играть в туристку и платить за то, что я делаю. И я начала там работать. Сначала помощником инструктора, а потом поваром. С тех пор и работаю, хоть немного, но каждый сезон, — уже больше двадцати лет».
Предыдущий роман «С ключом на шее» — оммаж кинговскому «Оно», локализованный в дальневосточном городке О., в котором легко узнается родная Оха, воссозданная со скрупулезной точностью. Роман «Саспыга», вышедший недавно в «РЕШ», — любовная ода Алтаю, дикой природе и одновременно — история об утраченных словах. Герои сбегают в тайгу в попытках спрятаться от мира, но вынуждены бороться за свою человечность.
— В «Саспыге» много вашего личного опыта. Ваши герои ходят по Алтаю теми же тропами, видят его упоительную красоту вашими глазами, проживают вашу походную жизнь. Когда пишешь о чем-то хорошо знакомом, рискуешь вложить слишком много и слиться с героями. Проводите ли вы границу между тем, что вот это — текст, а вот это ваша собственная жизнь?
— Мне пришлось изменить изначально задуманную композицию «Саспыги»: оказалось, что я уже не помню, как Алтай, жизнь в горах, конные походы воспринимаются снаружи, как выглядят в глазах свежего человека, — настолько я срослась со всем этим. Но с персонажами я себя не путаю, это даже в виде вопроса звучит пугающе. Мне не приходится как-то специально отслеживать, кто есть кто и не слилась ли я с кем-нибудь ненароком. В общем-то, даже во сне я обычно знаю, что главный герой очередной психоделической истории — не я сама. Да, у Кати — моя трудовая биография, мои навыки и походные привычки. Но она — отдельный, самостоятельный персонаж, просто у нас схожий опыт.
— Насчет других персонажей: у вас всегда получаются очень точные психологические портреты. Как вы их создаете? Придумываете из головы или используете реальные прототипы знакомых/родных?
— Тут два варианта, думаю, вполне стандартных для любого автора. Либо я беру прототипа и описываю живого человека, экстраполируя его поведение в нужных мне обстоятельствах. Даже имя часто меняю позже, простым поиском по файлу, что иногда приводит к недоуменным вопросам редактора: как это вдруг Сыч превратился в Сипова? Либо просто выдумываю, полностью или частично. Для этого может пригодится любой случайный человек. Туристка или попутчик в метро, яркая внешность или странноватое поведение — зацепить может что угодно. Достаточно немного додумать, и получится персонаж в коллекцию — когда-нибудь да пригодится.
— Бывало ли такое, что знакомые узнавали в героях себя и были недовольны?
— Кажется, у Тэффи на эту тему был довольно злой рассказ о таких узнавателях. Мой бывший одноклассник в «С ключом на шее» узнал пятьдесят человек, которых я даже не помнила. Но коллеги по Алтаю вряд ли узнают себя или своих знакомых по техническим причинам — они в основном не читатели. Самых ярких прототипов я предупредила, но перед некоторыми еще предстоит извиняться. Жаловаться на вынужденные сюжетные ходы. Рассказывать, что с моей точки зрения функционально оказаться бабой-ягой — неимоверно круто. Не вижу в этом серьезной проблемы: по сравнению с любым автором мемуаров я очень нежна, а мои книги не притворяются документальной прозой и даже на реализм не претендуют.
— Ваши тексты основаны на реальности, выверенной до мелочей, и в эту знакомую повседневность вплетается ваша авторская мифология. Найти швы, несостыковки, если они есть, сложно, по крайней мере, мне не удалось. Атмосфера создается психоделичная, непонятно, где начинается фантазия героя и где она заканчивается, если заканчивается вообще. Как вам удается выстраивать такую канву повествования?
— Само получается: так я воспринимаю мир. Для меня он не просто состоит из углеродных соединений — у видимой нам реальности есть изнанка. Это ощущение появилось задолго до того, как я начала писать. Вот я, охинская девочка, перебежала через дорогу и пошла лазать по стланикам — а в голове само собой что-то придумывается, как-то сочиняется, что-то чуется. Здесь очень трудно отделить воображение от реальности, тем более что реальности, скорее всего, никакой нет. При этом я абсолютно рациональна, не верю в сверхъестественное в его общепринятом виде, и когда дорогу мне перебегает черная кошка, я думаю «мимими, котик», а не «ох, надо разворачиваться». Но у меня есть режим магического восприятия. Для писательства очень удобно.
— Писатели обязаны много читать и в большинстве своем обожают это дело. Многие приходят в письмо через чтение. Верно ли это про вас? Есть ли у вас любимые авторы, которые сильно на вас повлияли? Или после знакомства с творчеством которых вы тоже решили стать писателем?
— В детстве с книгами было сложновато, и я читала все, до чего дотягивалась. В доме было довольно много фантастики. Больше всех я любила Стругацких и Джеральда Даррелла. Была совершенно загипнотизирована «Рукописью, найденной в Сарагоссе». Прочла довольно много классики — лишь бы она не входила в школьную программу и на ней не было написано, что это классика. Родители выписывали несколько литературных журналов — их я тоже проглатывала. Среди них была и «Юность».
Но, конечно, когда речь идет о писателях, которые на меня повлияли, обычно всплывает Кинг. Ладно: это было в 95-м году, писать я тогда не собиралась. Даже не думала, что могу стать писателем, и интересовалась совершенно другими вещами. Я жила в общаге; по ней бродило несколько книг — курсировали из комнаты в комнату. Среди этих книг было «Оно». И когда оно попало мне в руки, я, естественно, начала его поглощать. Читать ходила к соседям: своей соседки у меня тогда не было, а оставаться с книгой один на один в комнате было страшно.
Где-то на половине истории я поняла, что моя родная Оха — городок похлеще Дерри. Тогда я впервые в жизни подумала, что могла бы написать книгу. Мысль была мимолетная, но идея Охи как более жуткого аналога Дерри настолько застряла в голове, что в конце концов, почти через 30 лет, появилась «С ключом на шее».
И было еще два шокирующих момента, года через три после знакомства с Кингом: когда я прочла «Сто лет одиночества», открыла для себя магический реализм и смутно подумала: вот то, чего я хочу. И «Москва — Петушки», после которых я поняла, как, на каком уровне можно обращаться со словами. Но и тогда мне не приходило в голову писать. До 2001 года.
— А что случилось в 2001-м?
— Не могу толком сказать, что случилось. Так, слегка развлеклась. Иногда хочется порисовать, повышивать, полепить, а в тот раз захотелось написать рассказик. Мой тогдашний муж подумал, что его можно выложить в Сеть: в то время уже существовали сайты «Самиздат» и «Проза.ру». «Самиздат» мне понравился больше. Людей на нем было человек сто. Все с ужасом обсуждали, что будет, когда их станет тысяча. Сколько там сейчас, сотни тысяч, наверное? В общем, тогда людей на сайте было мало и все читали всех. И вдруг оказалось, что сочинять у меня получается, что людям интересно. Я написала еще рассказ, и еще. Пошло-поехало.
— Каждая ваша история — это отдельный, самобытный мир, где есть и обыденность, и сказка. Весы перевешивают то в одну сторону, то в другую, и трудно сказать, чего в этих историях больше. С чего начинаются ваши миры? С героя, с какой-то мелкой детали или с ощущения?
— Миры «С ключом на шее» и «Саспыги» совершенно реальны, хоть и кажутся странными. Я просто добавила в них немного иррациональных элементов. У меня была смешная ситуация. Когда-то я участвовала в «Рваной Грелке» (конкурс фантастического рассказа). Написала рассказ, действие которого происходит на Алтае. И услышала от коллеги-конкурсанта, что сеттинг сделан плохо: если я пишу фэнтези, персонажи не должны вести себя как современные гопники, и вообще там куча нестыковок и противоречий. А у меня на весь рассказ был один крошечный фантастический элемент (там впервые появился мертвый конь), а все остальное списано с живых людей и ситуаций. За фэнтезийный сеттинг мой критик принял Алтай какой он есть. Но мне приходилось и выдумывать миры. Зацепкой здесь, как и в случае персонажей, может стать что угодно: пейзаж, картина, странно пахнущий ветер.
— Насколько я знаю, в алтайских мифах, легендах саспыги не существует. Получается, это ваша авторская фантазия. Так откуда она появилась ?
— В алтайских (и любых других) мифах саспыги не существует, но она и не авторская фантазия в чистом виде. Я давно хотела написать большую историю об Алтае — вполне естественное желание. Постепенно придумались две девушки посреди тайги: одна сбежала, другая догоняет. Этой истории чего-то не хватало, но я никак не могла найти это что-то.
А потом посреди похода мне приснился кошмар — саспыга во всех своих подробностях, с повадками, внешностью, со своим галлюциногенным эффектом и даже названием. Сон был такой яркий, что я боялась засыпать снова. На следующий вечер стало понятно, что если от кошмара не отделаться, то он повторится и я не высплюсь вторую ночь подряд. И я вывалила саспыгу на туристов. Рассказала им по большому секрету, что есть такая саспыга, что на нее охотятся, и когда ее мясо перевозят, спускают в деревню, то приходится вызывать МЧС, чтобы ее охраняли, потому что от этого мяса глючит всех вокруг, достаточно просто находиться рядом… Мой напарник держался за голову и молча страдал, но, спасибо ему, не стал ломать игру. А туристы повелись — ночью у костра люди обычно плохо соображают. Мне поверили. Нашелся даже тот, кто «ну да, слышал что-то такое». А я, пока рассказывала, поняла, что вот он — тот самый элемент, которого не хватало моим девицам, бегающим по перевалам. Оставалось только все это сшить.
— В ваших текстах вы исследуете темную сторону человеческой личности. В «Ключе» акцент смещен на ребенка, что считывается как предупреждение: хрупкая, неокрепшая душа черствеет, если не уделять ей достаточно внимания, или, наоборот, изводить дотошной заботой. В «Саспыге» темное прячется в душе взрослого и выползает, если поместить этого взрослого в определенные условия. В Асе этим темным отчасти становится безумие, в Кате — неосознанный голод, в котором она сама себе боится признаться. Почему именно эти темы стали центральным конфликтом истории?
— Я бы не сказала, что главные персонажи «Ключа» какие-то особенно черствые. Наоборот: были бы черствые — не вляпались бы в эту историю. Но чтобы писать об абсолютно светлом человеке, без недостатков и без темной стороны, надо быть Стругацкими. Причем очень-очень ранними…
Без темной стороны нет внутреннего конфликта, а без него — нет хорошей многослойной истории. Без внутреннего конфликта можно сочинить только рыбацкую байку, и та будет слабовата. Любая хорошая история — о том, как проявляется скрытая сторона. Существует она изначально или вырастает под давлением обстоятельств — не так важно, но на одном внешнем конфликте никуда не уедешь. Даже в комиксах про супергероев приходится добавлять этим супергероям тухлецы.
— Природа в ваших книгах всегда самостоятельный персонаж. Она живая — дикая, первозданная и опасная, со своим характером и принципами. Почему для вас так важно, чтобы природа была не только фоном, но и действующим лицом?
— Мне интереснее быть вне города и рассказывать о том, что происходит вне города. Я люблю дичь. Люблю тайгу, горы, джунгли. И пишу о том, что люблю. Они мне близки, это тот мир, в который я всегда хочу попасть. И, как я уже говорила, для меня они — да, живые, наделенные силой, недоступным человеку разумом и волей. И я не воспринимаю все эти места как опасные или тем более страшные — в разумных, конечно, рамках.
Однажды в Камбодже я говорила с одним относительно известным российским путешественником, который устраивал для туристов экстремальные выгулы по джунглям. Это была моя вторая поездка в Юго-Восточную Азию, я еще плохо понимала, что к чему, но уже знала, что мне здесь нравится. Но судя по тому, что рассказывал этот путешественник, я не должна была пережить и первый заход, а должна была быть одновременно покусана змеями, съедена крокодилами, потеряна в зарослях, насмерть обезвожена и что-то там еще по мелочи. Потрясенная, я пошла к другому знакомому, герпетологу по профессии. Когда-то он приехал в Камбоджу в экспедицию, облазал все джунгли и в конце концов так там и остался. Этот герпетолог закатил глаза, вздохнул и сказал: «Карина, ну мы же с тобой полевые люди, ты же понимаешь, что он заливает. Кругом змеи? Смотри под ноги и не хватай их руками».
Так и есть: я так и не стала геологом или зоологом, как мечтала в детстве, но все-таки стала полевым человеком, для которого глушь и дичь — это прекрасные и невероятно интересные места, в которых чувствуешь себя естественно.
Ну и мои герои — такие же. Катя боится только саспыгу, да и в этом чувстве больше вины, чем страха; бытовой страх она испытывает только однажды, в реально опасной ситуации во время бурана. Все остальное время она бродит по горам, как по дому. Просто смотрит под ноги и не хватает змей руками — в самом широком смысле.
— Как профессиональный читатель и человек, который пишет о книгах (и хочет назвать себя книжным обозревателем), я каждый раз себя спрашиваю: «А что хотел сказать автор?» и, важнее, «Что эта книга значит для меня?». «Саспыга» для меня — о том, как люди уходят в горы, чтобы спрятаться от мира, потому что терпеть его невыносимо. Когда возможности говорить нет, потому что не хватает слов, да и просто нельзя, опасно. И единственным выходом кажется вариант просто потеряться для всех. О чем для вас эта книга — с какой идеей вы ее писали?
— Мне хочется затащить на Алтай всех, до кого я дотягиваюсь. Но так как это физически невозможно, я хотела сделать это хотя бы вот так — буквами. Изначально это был просто крик: «Смотрите, смотрите, какое оно все прекрасное!» Но когда начал развиваться сюжет, нарастать мясо, когда проявились герои и их мотивы, стало понятно, что история не столько про Алтай, сколько про соблазн закрыть глаза и спрятаться в домике. Удобно провалиться в равнодушие, но приходится выбирать человеческое, чтобы остаться человеком, причем это верно для обеих героинь. В тайге уютно, никто не трогает, никуда бежать не надо, не страшно. А главное — не надо говорить и даже думать. Даже нежелательно. И это очень соблазнительно, но может плохо закончиться. Либо перьями обрастешь. Либо случится что-то еще хуже, потому что обрасти перьями — не самый страшный вариант. Я тоже не знаю, как об этом говорить. Если бы могла, то, наверное, писала бы не книгу, а зажигательные статьи, например.
— Ваши героини по-разному взаимодействуют с природой Алтая. Что для каждой из них значит этот дикий мир? Спасение, убежище от проблем, утешение?
— Алтай для обеих героинь — особое, отдельное от всего пространство, не похожее ни на что, с чем они (героини) знакомы в другом мире. Оно даже воспринимается изолированно, хотя это, к сожалению, не так. Для Кати это дом родной. Но, естественно, для Аси это дикая экзотика, и она наивно думает, что в тайге можно потеряться.
С туристами всегда так: думают, что вот сейчас они отойдут от лагеря, куда-то там завернут, как-то по кустам пролезут, и все — сюда уже никто никогда не зайдет. Это не так. В тайге очень трудно что-то спрятать.
Когда я еще не решила, как поступлю с убитым Панночкой, я пыталась сообразить, как спрятать в тайге труп. Ломала голову, призвала на помощь мужа — он тоже много ходил по этим местам, мы там и познакомились. Так вот: это технически невозможно, вероятнее всего, труп найдут. Набегут звери, зверей заметит какой-нибудь охотник, решит взглянуть из любопытства. Шанс, что тело не заметят, есть, но рассчитывать на него совершенно не стоит.
В тайге нельзя ничего спрятать, нельзя спрятаться самой. Всегда остаются следы, и люди, которые там живут, эти следы видят. А Ася, бедная, пытается спрятаться — это все равно, что прятаться в чужой квартире: можно, но недолго. Но для нее это иной мир, в котором можно просто зажмуриться и думать, что тебя никто не видит.
— У каждого писателя свой режим, кто-то пишет запоем, закрывается дома, добровольно ограничивает общение с внешним миром и погружается в текст с головой. Другие, наоборот, предпочитают работать над несколькими текстами одновременно и при этом заниматься другим — внеписательскими делами. Как строится ваша работа над романами, и, в частности, как писалась «Саспыга»? Как много времени прошло от задумки до финального текста?
— Я очень медленно разгоняюсь. К началу позапрошлого года у меня было написано полторы главы, причем писала я их с осени. Так получилось, что Новый, 2024 год я отмечала одна. Я открыла вино, открыла «Саспыгу», написала буквально пару предложений — у меня, к счастью, спиртное с писанием совершенно не сочетается. Это было чисто ритуальное действие. И вот с января и до начала июня я ни о чем, кроме «Саспыги», практически не думала, почти не разговаривала и ничего другого толком не делала. Я либо писала текст, либо обдумывала его. Хотелось, конечно, иногда расслабиться и отвлечься, но потом пришлось бы разгоняться снова, медленно и мучительно. К тому же у меня был естественный дедлайн: в начале июня я должна была быть на базе. У меня была группа, были обязательства. В горах нет ни времени, чтобы писать, ни электричества, а возвращаться к тексту после такой насыщенной паузы — дело сложное и непредсказуемое, я могла все испортить.
Я дописала «Саспыгу» уже в Чемале, отправила литературному агенту Юле Гумен и на следующее утро уехала в горы. В тот момент я даже толком не понимала, что у меня получилось, и получилось ли.
— Ваша книга ожидаемо привлекла к себе внимание, и сейчас появляются на нее отзывы и рецензии. Читаете ли вы их и что вы чувствуете по этому поводу?
— Конечно, читаю, я же не буддистский монах. Единственное, что меня удивляет в отзывах, — то, насколько сложно нормальным городским людям представить обстоятельства, в которых происходит действие «Саспыги». Это недопонимание проскакивает даже в однозначно положительных отзывах. Но, к счастью, рецензии на «Саспыгу» в основном совершенно восхитительные. О книге написала Галина Юзефович, которую я обожаю. Вышла большая и очень точная рецензия на «Афише». В общем, радости от реакций на «Саспыгу» пока больше, чем печали.
