Эдуард Веркин
«Сорока на виселице»
(Inspiria)
Представьте себе сенсационный снимок «Хаббла» или «Джеймса Уэбба»: мы восхищаемся красотой какой-то далекой-далекой галактики, но до конца не можем объяснить природу ее процессов. Вот и новый роман Эдуарда Веркина — это такая космическая туманность из диалогов, спекуляций, пересечения научных теорий (психоанализа и физики, например) и философских вопросов без ответа. И в самой по себе кутерьме космической пыли, то есть героев, как таковой нет никакого смысла. Вновь возвращаемся к «Хабблу» — красиво, да. Но что это такое? Герои Веркина попытаются намекнуть читателю на один из множества ответов. И вывод из рассуждений длинной в 400 страниц будет весьма неутешительный, хтонический и очень в духе веркиновской дилогии «cнарк-снарк».
Главный герой «Сороки на виселице» — смерть.
Ян, центральный персонаж «Сороки», с первых строк заявляет: «Я не Одиссей». И нагло обманывает читателя. Одиссей, еще какой — но только изменивший принципу вечного путешествия домой, оставшийся на острове чародейки-Цирцеи, в мире страшного и непонятного, потустороннего, — наука в «Сороке» вплотную сближается с мифологией. Впрочем, Ян уже умер, и не раз. Условные «гипердвигатели» Веркина совсем не похожи на что-то из «Звездных воин». Бац — и ты в гиперпространстве, бац — и вот Звезда Смерти! Людям здесь в буквальном смысле приходится умирать и воскресать, чтобы добраться до далеких планет. И так весь путь Яна оказывается огромной инициацией с… неправильным финалом. Архаическая инициация подразумевает возвращение обратно к людям, к родному племени; Ян же от него сепарируется — слишком много правды и полуправды теперь он знает о новом мире. Впрочем, в «Сороке» правда и неправда — вещи чертовски относительные; как и в любом уважающем себя мифе. А Веркин именно что и выстраивает миф — только, вопреки негласной традиции, в антураже условного sci-fi, а не фэнтези.
И все же — никаким «путем героя» тут не пахнет. И не должно.
История о будущем человечества, Большом Жюри, решающем самые главные вопросы, и странной далекой планете синхронных физиков, анализирующих случайности, — не что иное, как огромная вычислительная машина для размышлений. Ей поставили две задачи: расскажи, кто такой человек и куда он идет? А еще есть бонусная задачка: какова природа сознания? И машина эта дала ответ: нет, не «42». «Сорока», практически лишенная какого-либо игрового сюжета. Это не научная фантастика золотого века. Скорее нечто синкретичное между философским эссе и футурологической зарисовкой. Это книга о человеке бегущем; бегущем не с обжитой и уже тесной Земли, а от себя, от ужаса перед замкнутым пространством. Но есть ли у такого эскапизма предел? И что, если бежать вскоре окажется некуда? Или, хуже, бег, до того наполненный движущим цивилизацию смыслом, окажется попросту… бессмысленным? Ошибкой.
Нет, паршивее, на ошибках ведь учатся. Просто сказкой.
«— Тайные общества были весьма популярны в прошлом, — рассказывал Уистлер, дымя папиросой. — Потом, конечно, они вымерли… деградировали в клубы по интересам… Но освоение космоса могло вдохнуть в эти институты новую жизнь… У меня на этот счет есть своя теория, я убежден, что человечество непредвиденно резво вышло в межзвездное пространство, знаешь ли. Слишком резкий и качественный рывок — поклон Сойеру и товарищам. Мы должны были терпеливо обживать Солнечную систему, триста лет ползать от Меркурия к Плутону и обратно, карабкаться на Эребус и ковыряться в Томбо Регио. Но мы не стерпели, мы отправились к звездам. А тут все оказалось для нас не готово, сад не процвел… Поэтому человечество… человечество как организм… реагирует на космос весьма причудливым образом — тайными обществами нигилистов, массовыми психозами, эмиграцией…»
Владимир Торин
«О носах и замках»
(«МИФ»)
Авантюрный приключенческий детектив — самое емкое описание романа Владимира Торина; правда, его неизбежно необходимо расширить, ведь действие разворачивается в гротескном готическом городе Габене, где одна из главных достопримечательностей — побочные эффекты лекарств. А жителям только и подай, что свежие сплетни и возможность попакостить. Но есть здесь особы и по-своему благородные. В новой книге цикла — каждый текст, к слову, совершенно автономен, пусть к финалу все и выстроится в единую смысловую и сюжетную мозаику, — доктору-мизантропу Доу и его авантюрно настроенному племяннику Джасперу придется впутаться в очередное расследование. Как в Габен попали гремлины, кто ограбил банк и при чем тут таинственная Машина Счастья?
«О носах и замках», как какой-нибудь излюбленный в Габене паровой механизм, построен на механическом скелете предыдущего романа, «Мое пост-имаго». Есть целая матрешка из интриг и клифхэнгеров, есть множество подозреваемых и подсказок, как в игровом квесте, есть побочные сюжетные линии, и все это рано или поздно выстраивается в единый коварный план местного профессора Мориарти, «консьержа преступного мира», таинственного консультанта мистера Блохха. Ну и к тому же автор щедро рассыпает запасные детали, загадки-шестеренки, которые запустят уже следующие тексты. Однако в этот раз Торин серьезно повышает ставки. Сильнее путает события, вводит новых персонажей, многие из которых станут сквозными, расширяет географию мира. Истинная завязка (она откроется всем дочитавшим до финала) случается в городе вечной осени, Льотомне, часть слухов о котором правдива, а часть — отнюдь. Но, помимо сказанного, куда больший упор автор начинает делать на взаимоотношения персонажей: здесь больше личных трагедий, ссор и тайн, касаемых бэкграунда героев. Что, впрочем, закономерно для второй части цикла. Предыдущий роман, «Мое пост-имаго», только знакомил читателя с гротескными миром Торина. Пора делать декорации объемнее, одной эстетики уже не хватает.
Истории о Габене — книги для всех, кто прежде всего ценит сюжетный азарт и готов мириться с маленькими языковыми огрехами. «О носах и замках» не только сюжетно, но и стилистически повторяет манеру лучших приключенческих романов, притом, надо заметить — опять, на уровне исключительно стиля, — переводных. Короче говоря, Торин, по обыкновению, берет с полки огромную раритетную расписную шкатулку, открывает ее и запускает механизм, заставляющий фигурки внутри двигаться и отбрасывать тени; как только они останавливаются, понимаешь, что наступила глубокая ночь. А ты даже не заметил. И за мальчишеский азарт чтения под одеялом готов простить автору многое. Особенно ожидание новой части цикла.
«Бриджитта Леру, несколько широкая как в кости, так и во всем прочем, обычно одевалась скромно и чинно — как, по ее мнению, и подобало порядочной женщине. Бордовое, расшитое цветочным узором платье досталось ей от матери, а пальто она однажды выловила в канале. Хоть мадам и не была богата, но в модных веяньях считала себя сведущей — вон какая у нее шляпка! Ну и что, что потертая, ну и что, что перья пообтрепались! Можно подумать, если бы у старьевщика мистера Бо была шляпка получше, она бы ее не купила! И вообще, отстаньте от ее шляпки — у нее и так настроение хуже некуда».
Виктория Войцек
«Тени за стеклом»
(MarshmallowBooks)
Мистическая новинка Виктории Войцек — роман-двоемирие. Мир фантастической Игры постепенно проникает в реальность, которая, впрочем, местами тоже очень зыбка, условна, непостоянна. И мир-за-стеклом, где рождается все потустороннее, на поверку, само собой, оказывается развернутой метафорой: это мир страхов, мир сомнений, мир, подвластный бессознательному подростка. Если у Гойи сон разума рождает чудовищ, то у Войцек они тенями произрастают из крестражей расколотых душ подростков. Что может расколоть их? Многое: буллинг, непростые отношения с родителями, некорректные замечания учителей — о, особенно на уроках физкультуры! Все это так или иначе давит на неокрепшую психику. И в мире «Теней за стеклом» рано или поздно овеществляется.
Хуже того, что в Игре, как кажется главному герою Димке, у него нет союзников. Ты один не только против всего мира — но и против самого себя. Бесконечная и бессмысленная борьба.
И «Тени за стеклом» — как раз книга о борьбе с монстрами изнутри и извне; первые оказываются пострашней. Войцек, как всегда, удачно передает мироощущение подростка и ребенка: роман написан от третьего лица, но каждый персонаж здесь — рассказчик ненадежный; смотрит-то на происходящее читатель все равно глазами то Димки, то его младшей сестры. А они видит мир преломленным через разбитый калейдоскоп не только собственного опыта, но и собственного возраста, располагающего к разной степени магическому мышлению. «Тени за стеклом» — роман психологический, выросший из осмысления маленьких социальных трагедий, особенно болезненных для подростков: внутри семьи или школы. Ведь маленький осколок, попавший в глаз — или в сердце, — случайно, ранит не меньше, чем нож, намеренно воткнутый в спину.
Стоит погнаться за одним из монстров и обернуться, оказаться за заляпанным стеклом, и уже сама реальность становится монструозной в своем банальном и, кажется порой, безобидном зле.
Но психика-то помнит все. Особенно — у детей и подростков.
«Димка не кричит, не рычит — бьется молча, пока внутри взрываются петардами эмоции. И когда верные полуножницы вспарывают розоватую плоть почти беззвучно, Димка ловит на своем лице улыбку, которую, к счастью, не замечает принцесса. Иначе расстроилась бы, стукнула бы кулачком, воззвав к совести простым: “Тебе так приятно кого-то обижать?” Уничтожать чудовищ почему-то благородно, а вот получать от этого удовольствие — уже жестоко. Грань тоньше волоска, и не умеющий танцевать Димка неловко отплясывает на ней, пока та не сотрется полностью».
Екатерина Звонцова
«Желтые цветы для желтого императора»
(«Эксмо»)
Новый роман Екатерины Звонцовой — политический триллер в азиатских фэнтези-декорациях; вместо шпионов тут обычные люди, вместо опасного секретного оружия — волшебные вишни и волшебники, глушащие свою силу. Центральный, если угодно, каст романа — все равно что команда Джеймсов Бондов, которые иногда берут хитростью, иногда — силой, а иногда просто готовы постоять в красивой позе ради хорошего постера (зачеркнуто) фанарта. И все это в особом антураже: да, действие романа разворачивается в мире Тысячи правил, уже знакомом читателю по «Это я тебя убила»; но если тот роман был разросшейся античной легендой, то этот — словно аниме из конца 90-х: от общего настроения до сцен сражений, характеров героев и центрального в этой книге, уже излюбленного Звонцовой тропа «обретенной семьи». Вот и получается что-то среднее между психологическим романом, пробивающим на слезы, и отличной полнометражкой аниме, от которой невозможно оторваться, а рисовку сидишь да смакуешь. В случае «Желтых цветов», рисовка, конечно, — это не только уже фирменный авторский стиль, но и живописный мир: река с дурманящими водами и живые растения, способные, подобно иве из «Гарри Поттера», опутать корнями и утащить под землю.
Однако перекликается книга и с «Серебряной клятвой» Звонцовой. Автор вновь перерабатывает исторические события как цемент, держащий фэнтези-фундамент. В этот раз таким стройматериалом становится не Смута, а Реставрация Мэйдзи. Но Екатерина Звонцова, как всегда, уделяет внимание не только бесконечным деталям эпохи (от быта до манеры речи), но и ее глобальному нарративу — какие конфликты определяли исторический период, ставший подспорьем фэнтези? Вот и выходит, что в «Желтых цветах» западное сталкивается с восточным, свое — с чужим, прогресс (отчасти навязанный) с традициями (отчасти устаревшими). И происходящее кажется каким-то бессмысленным и беспощадным, но именно из такой беспощадной бессмыслицы рождается новое.
Звонцова точно знает, кто меняет историю — пассионарии из совершенно разных слоев общества.
«Стол был что надо — в традициях дружной левобережной деревни, где всякая гулянка, по поводу и без, проходит под бдительно-добродушным взглядом кадоку, в его большом деревянном юдзетопод загнутой голубой крышей, в шелковистых сумерках, пахнущих океаном. Золотое мерцание бумажных фонарей, паривших под потолком по всем углам, но не в центре комнаты, наводило еще больше чар. Только зайдя сюда с оживленно болтающими селянами, Харада поймал себя на щемящей тоске.
Ему не хватало такого — гвалта, рыжего тепла большого очага, пестрых светильников, наверняка сделанных ловкими руками жены или внучек кадоку. Не хватало самой возможности поесть не вдвоем. Не вглядываясь в мрачные глаза сестры, не играя весельчака за двоих, не озираясь в поисках лишних ушей. Смешно, еще весной он вообразить не мог, что будет так жить».
