Автор

Предисловие Василия Нацентова Сегодня трудно писать классические стихи. Почти все мы не выдержали «искушение верлибром», выбрались из-под правильных рифмованных «кирпичиков», как из-под завала, и стоим странниками с полотна Фридриха, и не знаем, что делать дальше. Но там, в каменной глубине стихотворной речи, в вековом силлабо-тоническом гуле столько еще жизни! Книга Григория Князева «Живые буквы», изданная […]

Л. Нечего и сказать: так хорошо зимой, зависти даже нет, смотря на дрозда-кочевника. А ты говоришь со мной, зачем говоришь со мной, слушай дыханье звезд и дыханье ельника.   И там хорошо, и там синим горят иголки, ночь спускается гулкая, девственная, и слух не напрягая, можно услышать: волки, как в позапрошлом веке по снегу шурх, шурх. […]

Мягкое северное небо держалось на трех трубах апатитонефелиновой фабрики и моем деревянном окне, выпирающем многоугольной скульптурой из пятого этажа общежития Арктического университета. Другое, кухонное окно, в котором, если присмотреться, мерещился сероватый туман Расвумчорра, сливалось с небом, и иногда казалось, что, подойдя вплотную, можно окунуть в него нос. Вечерами я ходил от одного окна к другому. […]

Афанасию Фету  Пчела не от печали тонких плеч — чтоб от Бальмонта чудный челн отвлечь. Смотри и слушай — не пора еще до вензелей чернильных истончиться: тепло и славно, будто под плащом, под тенью птицы. Сиди себе, как поплавок, когда железный жаркий полдень и вода тяжелая, застывшая, большая. Ни времени, ни слову не мешая, сиди […]

На приколе лодка мокла, листья падали и были так прозрачны, словно стекла или слезы на могиле. Что сказать о светлой боли, странной боли о былом? В помертвевшем чистом поле я один, как в горле ком. Остается след цензуры черной тушью из письма. Это не литература. Это музыка сама.

Все — что знаю — тень цикория на снегу, цепкие лапы птицы на его одряхлевшем тельце, милое и старушечье, вроде Татьяны Пельтцер, верное и бесстрашное, будто «Варяг» врагу все не сдается — тонет. Песню поет. И тонет. …Господи, я идущий, мимо тебя идущий — глуп, несмышлен и немощен: губы и молоко. Ты высоко сидишь, Ты […]

Оставшийся взлетает и парит над постоянством. Сумеречный вид не тяготит, но к жизни возвращает. И облако над яблоней болит и всю огромность родины вмещает, где только свет, где только свет нести от смерти и тоски, от глупости в пространство сна и клетчатого лета, где шепчет мальчик «Господи, прости!» — а вдруг не хватит радости и […]